Название: Введение в языковедение

Жанр: Педагогика

Рейтинг:

Просмотров: 1171

Очень важные различения в области теории знака указывает в “Логических исследованиях” немецкий логик Эдмунд Гуссерль: 1) всякое выражение есть знак, 2) надо различать настоящие знаки (Zeichen) и “метки” или “приметы” (Anzeichen) типа крестов, начертанных мелом на домах гугенотов в Варфоломеевскую ночь, или узелков на платке, “чтобы не забыть”, 3) знаки направлены на значение, тогда как метки остаются простым обозначением, 4) знаковая направленность может относиться к называемому предмету - это “предметная отнесенность” (gegenstandliche Beziehung), к “выражению говорящего” (Kundgabe) и собственно к значению (Bedeutung), 5) очень важным для лингвистов является различение случаев: а) одно значение - разные предметы, это universalia (“универсалия”) - общие понятия: лошадь, человек и 6) один предмет - разные значения - это синонимы: глаза - очи[21].

Развивая идеи Э. Гуссерля, австрийский психолог, философ и лингвист Карл Бюлер, описывая в своей книге “Теория языка” различные направленности знаков языка, определяет основные функции языка: 1) функция выражения, или экспрессивная функ­ция (Ausdrocksfiinktion), когда выражается состояние говорящего, а выражающие его знаки являются симптомами (например, меж­дометия: ай,ох и т. п.); 2) функция призыва, обращения к слуша­ющему, или апеллятивная функция (Appellfanktion), такие знаки являются сигналами (например, окрик эй!, императив стой! и т. п.) и 3) функция “представления”, или репрезентативная (экспликативная) функция, когда один другому о чем-то говорит или рас­сказывает (Darstellungsfunktion), такие знаки Бюлер называет сим­волами; эта функция является самой существенной для языка, так как благодаря ей осуществляется коммуникация[22].

Датский лингвист Л. Ельмслев пишет о знаках: “Язык по своей цели - прежде всего знаковая система; чтобы полностью удовле­творять этой цели, он всегда должен быть готов к образованию новых знаков, новых слов или новых корней... При условии неог­раниченного числа знаков это достигается тем, что все знаки стро­ятся из незнаков, число которых ограничено... Такие незнаки, входящие в знаковую систему как часть знаков, мы назовем фигу­рами; это чисто операциональный термин, вводимый просто для удобства. Таким образом, язык организован так, что с помощью горстки фигур и благодаря их все новым и новым расположениям можно построить легион знаков...”[23]

Есть и такое мнение, что то, что называет Ельмслев фигура­ми, - это знаки-диакритики, а то, что у Ельмслева собственно знаки, - это знаки-символы. Можно говорить также о знаках I рода (фигуры, диакритики) и знаках II рода (символы).

К знакам I рода, полностью отвечающим указанным выше тре­бованиям, относятся звуковые и графические знаки: они доступ­ны человеческому восприятию, не имеют своего значения, исчислимы и строго организованы в систему, откуда и получают свою характеристику.

Морфемы[24] частью исчислимы (аффиксы), частью неисчисли­мы (корни) и имеют свое значение; слова в языке явно неисчисли­мы (хотя для каждого текста их число может быть точно определе­но), но так как и морфемы и слова составлены из знаков I рода (фонем, букв), то и эти единицы языка - тоже знаки, что делается особенно ясным, если рассмотреть соотношение слов и вещей, ими обозначаемых.

Слова как названия вещей и явлений не имеют ничего общего с этими вещами и явлениями; если бы такая естественная связь слов и вещей существовала, то в языке не могло быть ни сино­нимов- различно звучащих слов, но называющих одну и ту же вещь (забастовка - стачка, завод - фабрика, тощий - худой, есть - жрать и т. п.), ни омонимов- одинаково звучащих слов, но имеющих разные значения (лук - “оружие” и лук - “рас­тение”, ключ - “родник” и ключ - “инструмент для отпирания замка”, лама - “тибетский монах” и лама - “американское жи­вотное” и т. д.), невозможен был бы и перенос значений (хвост - “часть тела животных” и хвост - “очередь”, собачка - “малень­кая собака” и собачка - “рычаг для спуска курка” и т. п.), нако­нец, невозможно было бы наличие разнозвучащих слов для обо­значения одного и того же явления в разных языках (однако это так, ср. русское стол, немецкое Tisch, французское table, англий­ское board, латинское mensa, греческое trapedza, турецкое sofra, финское pöytä и т. д.).

Маркс писал, что “название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой”[25].

Поэтому объяснить непроизводные, взятые в прямом значе­нии слова нельзя: мы не знаем, почему “нос” называется носом, “стол” - столом, “кот” - котом и т. п.

Но слова, производные от простых, уже объяснимы через эти непроизводные: носик через нос, столик через стол, котик через кот и т. п., равно как и слова с переносным значением объяснимы через слова прямого значения; так, нос у лодки объясняется через сходство по форме и положению с носом человека или животного, стол - “пища” - через смежность в пространстве со столом - “мебелью” и т. п.

Таким образом, слова производные и с переносными значе­ниями мотивированы и объяснимы в современном языке через слова непроизводные и прямого значения. Слова же непроизвод­ные и прямого значения немотивированны и необъяснимы, исходя из современного языка, и мотивировка названия может быть вскрыта только этимологическим[26] исследованием при помощи сравнительно-исторического метода[27].

Почему же все-таки стол, дом, нос, кот и т. п. не просто звуко­сочетания, а слова, обладающие значением и понятные для всех говорящих по-русски?

Для выяснения этого вопроса следует ознакомиться со струк­турой языка.

Под структурой следует понимать единство разнород­ных элементов в пределах целого.

Первое, с чем мы сталкиваемся при рассмотрении структуры языка, приводит нас к очень любопытному наблюдению, показы­вающему всю сложность и противоречивость такой структуры, как язык.

Действительно, на первый взгляд речевое общение происходит очень просто: я говорю, ты слушаешь, и мы друг друга понимаем. Это просто только потому, что привычно. Но если вдуматься, как это происходит, то мы наталкиваемся на довольно странное явле­ние: говорение совершенно непохоже на слушание, а понимание - ни на то, ни на другое. Получается, что говорящий делает одно, слушающий - другое, а понимают они третье.

Процессы говорения и слушания зеркально противоположны: то, чем кончается процесс говорения, является началом процесса слушания. Говорящий, получив от мозговых центров импульс, производит работу органами речи, артикулирует, в результате по­лучаются звуки, которые через воздушную среду доходят до органа слуха (уха) слушающего; у слушающего раздражения, полученные барабанной перепонкой и другими внутренними органами уха, передаются по слуховым нервам и доходят до мозговых центров в виде ощущений, которые затем осознаются.

То, что производит говорящий, образует артикуляци­онный комплекс; то, что улавливает и воспринимает слушающий, образует акустический комплекс.