Название: Философия - Спиркин А.Г.

Жанр: Философия

Рейтинг:

Просмотров: 1905

В искусстве допускается художественный вымысел, привнесение от самого художника того, чего именно в таком виде нет, не было и, возможно, не будет в действительности. Мир, творимый воображением, не повторяет действительного мира. Художественное произведение имеет дело с условностью: мир искусства — всегда результат отбора. Художественный вымысел, однако, допустим лишь в отношении единичной формы выражения общего, но не самого общего: художественная правда не допускает никакого произвола, субъективизма. Попытка выразить общее вне органического единства с особенным (типичным) и единичным приводит к схематизации и социологизации действительности, а не к созданию художественного произведения. Если же художник в своем творчестве сводит все к единичному, слепо следует за наблюдаемыми явлениями, то результатом будет не художественное произведение, а своего рода “фотография”; в этом случае мы говорим об имитаторстве и натурализме.

В науке главное — устранить все единичное, индивидуальное, неповторимое и удержать общее в форме понятий. Наука и искусство лежат в разных плоскостях. Эти виды познания мира черпают свой метод в природе своего специфического содержания. Научное знание держится на общем, на анализе,сличении и сопоставлении. Оно “работает” с множественными, серийными объектами и не знает, как подойти к объекту подлинно уникальному. В этом слабость научного подхода. Поэтому при всех успехах научного знания и открывающихся в нем глубинах никогда не может быть снят вопрос о его конечной адекватности той единственной Вселенной, которая вечно пребывает перед нами. Образно говоря, никакая самая лучшая астрономия никогда не снимет великой тайны “звездного неба над нами”, по крылатому выражению Канта.

Понятие точности знания обычно связывают именно с наукой. Научность предполагает достаточно высокую степень достоверности и факта, и вывода, а также точность. Но понятие точности применимо не только к математически обработанным данным, “закованным в жесткие цепи формул”, но и к неформализованным знаниям, выраженным средствами естественного языка. Точность — это не только математическая формула и вообще формализованное высказывание или система высказываний, описание в виде достоверного протокола, объяснения верного вывода, доказательства, опровержения, суждения и просто правильного восприятия. Точность — это прежде всего адекватность самого знания, а не форма его фиксации. Поэтому художественное изображение, например в романах Ф.М. Достоевского, всех изломов человеческой души может быть куда более точным, чем изображение личности в каком-либо сочинении профессионального психолога.

П. Флоренский, говоря о путях обретения истины — задаче всякого познания, первоначально называет два: интуицию, т.е. непосредственное восприятие, идискурсию, т.е. сведение одного суждения к другому, рациональный анализ. (Подразумевая различные теории знания, он различает “чувственную интуицию” эмпириков, т.е. непосредственное восприятие объекта органами чувств, “субъективную интуицию”, т.е. самовосприятие субъекта, у трансцен-денталистов и достаточно туманно им характеризуемую “субъективно-объективную интуицию” различных мистиков[343].) О. Павел быстро приводит в тупик оба пути[344], в качестве желаемого выхода утверждая некую разумную интуицию, практически отождествляемую с “подвигом веры”. Органом “разумной интуиции”, по Флоренскому, является сердце: “сердце является органом для восприятия горнего мира”[345], посредством его устанавливается живая связь с “Матерью духовной личности — с Софиею, разумеемою как Ангел-Хранитель всей твари, едино-сущной в любви, получаемой чрез Софию от Духа”[346]. Безусловно, здесь присутствует некое смешение задач знания и веры, которые Флоренский хочет полностью отождествить, но реально, по замечанию В.В„ Зеньковского, они остаются у Флоренского несливающимися, подобно маслу и воде[347]. Мысль Флоренского делает слишком резкий скачок. Критикуя интуицию и дискурсию как источники знания, он, по существу, вращается в рамках чрезмерно рационалистичного, едва ли не логицистского подхода. Характерно постоянно повторяемое слово “суждение” и пристрастие к логической символике. Таким образом, он не рассматривает реальное обширное многообразие источников знания (хотя в своем труде привлекает гигантский фактический материл — от математики, минералогии и астрологии до житийных преданий и литургических текстов), но, с другой стороны стремится всякое знание “стилизовать” под церковность и веру[348].

Мы коснулись здесь сразу двух важных связанных моментов — вопроса об “органе” знания и соотношении между знанием и верой. Процитируем воспоминания К.Г. Юнга, где приводится любопытный разговор, имевший место между ним и вождем одного из племен американских индейцев:

“Видишь, — сказал Охвией Биано, — как жестоко выглядят белые... Мы думаем, что они — сумасшедшие.

Я спросил его, почему ему кажется, что все белые сумасшедшие.   

— Они говорят, что они думают головами, — ответил он.          

— Ну конечно. Чем же думаете вы? — удивленно спросил я его.     

— Мы думаем тут, — сказал он, показав на сердце”[349].

“Чем же думает человек? На какой-то миг сознанию европейца могло бы показаться, что вопрос этот никчемен и наивен, ибо давно и окончательно решен. У большинства более или менее образованных носителей цивилизации он просто не возникает, словно бы ответ на него был чем-то само собой разумеющимся. И однако дело обстоит не так просто... Чем думает человек? Разумеется, головой. При этом ускользает от внимания, что такой ответ, если чем-нибудь и разумеется, то самой головой, так что, строго говоря, здесь имеет место элементарная логическая ошибка petition principii, когда нечто доказывается с помощью доказываемого нечто. Скажут, чем же еще может думать человек, если орган его мышления расположен в голове? Ну конечно, оспаривать это было бы оригинальностью дурного свойства, и, тем не менее, неизвестно откуда появляется спонтанное возражение: только ли в голове? Отчего такая монополизация прав, и, если она и в самом деле имеет место, то естественны ли ее основания?”[350].

Оставим в стороне суть самого соотношения между мышлением и сопутствующим ему физиологическим процессом; ясно, что указание на орган так или иначе характеризует качество мышления. Нужно иметь в виду исторический характер нашей физиологии[351]. Древний грек мыслил всем телом — его мысль двигалась не строевым шагом силлогизмов, а “пластически, скульптурно, эвритмически”[352]. Платоновская идея, по выражению А.Ф. Лосева, есть танец, доведенный до своего понятийного предела. Отсюда малая способность нашего “вживания” в античную мысль и потребность “интерпретации”. За словами дикаря, обращенными к знаменитому психологу, можно увидеть указание на глубокое различие типов познания.