П. ассоциирует себя со средой Арбата как центром либеральной культуры 60-х. Это могло быть не столь явно проговорено в его интервью, могло остаться скрытым от аналитика, если не обратить внимания на фразу: "Я считаю себя именно не москвичом, а арбатским". Но в данном случае П. поясняет и раскрывает свое понимание "арбатского" достаточно ясно. Автор перечисляет наиболее значимые для него характеристики этой культуры: интеллигентская ("как культуры людей умственного труда"), преемственная по отношению к культуре дореволюционного времени ("сохранилась атмосфера старой дореволюционной Москвы"), а также свое отношение к этой культуре ("здесь какая-то своя гордость, свой патриотизм, особые отношения между людьми").

Пока мы только определяем, как сам человек видит ситуацию и объясняет мотивы причисления себя к "арбатским". Однако будучи исследователями, мы можем уже здесь сконструировать и наши собственные предположения для дальнейшего развития темы, но при этом должны быть уверены, что это совпадает с ходом мысли П. — автора текста. Мы можем вспомнить, что арбатские переулки как символ либеральной культуры были воспеты Б. Окуджавой, а "дети Арбата" описаны А.Рыбаковым в его романе. Об этом ли ведет речь П.? Сейчас, на этой стадии анализа, такое заключение может быть только предположительным.

Приведенный пассаж сам по себе мало что дает для описания процесса: условий, обстоятельств, побудивших П. ассоциировать себя с культурой Арбата. Но из совокупности отдельных фраз вытекает определенная логика процесса: "я родился на Арбате" — "я считаю себя арбатским" — "Арбат воспитал меня".

Продолжая систематизацию интервью из биографического повествования П. в том же направлении, нужно отобрать и аналогично описать все эпизоды, связанные с Арбатом: школьные годы; соседские отношения между детьми; социальный состав арбатских жителей (с его слов); влияние политических репрессий на судьбы его сверстников и их родителей; эпизоды их дальнейших жизненных перипетий.

Только тогда первичное предположение об "арбатской идентичности" П., как соотнесения себя с либеральной культурой 60-х, может подтвердиться. В других эпизодах этого интервью мы находим такие подтверждения:

"...Мы были дети Арбата. Если Вы читали Рыбакова, то знаете, что это значит. В нашем классе многие дети вкусили горечь репрессий. Один мой одноклассник, например, родился в тюрьме, поскольку оба его родителя были посажены, и его воспитывала потом тетя..."

Такие текстовые подтверждения можно обнаружить не всегда, поэтому и применяется практика прочтения текстов несколькими исследователями: триангуляция позволяет избежать искажения смысловых значений повествования.

Итак, первичная гипотеза должна быть проверена в процессе аналитического описания всего текста, чтобы определить, насколько она подтверждается другими  фрагментами. Возможно, в ходе такого "примеривания" к разным эпизодам она будет уточнена или переформулирована. Например, в данном случае не исключено, что соотнесение П. с Арбатом имеет значение идентификации с детьми репрессированных интеллигентов. Тогда нужно вернуться и уточнить первичную гипотезу, соединив информацию из первого отрывка с последующими.

В результате мы получим описание идентичности П. в качестве представителя арбатской субкультуры. Плотное, насыщенное описание уже само по себе интересно как повествование, содержащее важные личностное смыслы, восприятие образа жизни определенной общности — "детей Арбата" времен 50-60-х гг.

Приведя свидетельства других людей, принадлежащих к той же субкультуре, можно многосторонне описать ее существенные особенности как одной из форм городской культуры 60-х гг., оказавшей серьезное влияние на жизнь общества в целом. А это, в свою очередь, есть уже научное исследование этнографической культуры, которая оказала влияние на образ мыслей целого поколения "шестидесятников". Собственные рассказы непосредственных участников событий бывают настолько красноречивы, что добавлять к ним что-нибудь от лица исследователя нет необходимости. Они подчас дают больше, чем пространные теоретические построения.

Некоторые социологи (особенно этнографического направления) останавливаются на описательном анализе, предлагая последующим исследователям проанализировать субъективную точку зрения участников (акторов) и выдвигать собственные гипотезы, строить свои концепции. Описанием ограничиваются также в случае, когда источник информации является уникальным, раскрывает какой-то до сих пор неизвестный феномен, подлежащий осмыслению.

Примерами описательного анализа могут служить биографии семей в первом разделе книги "Судьбы людей. Россия. XX век" [241], где биографии только упорядочены в хронологической последовательности событий, а также книга "Голоса крестьян: Сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах", авторы которой замечают: "Не имеющие специальной социологической подготовки, малообразованные или даже неграмотные респонденты получают с помощью исследователя возможность говорить о себе и рассказывают о своих наблюдениях и жизненном опыте в чрезвычайно откровенной, естественной и свободной манере". [50. С. З].