Название: Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы)

Жанр: Филология

Рейтинг:

Просмотров: 3872

16. неологизмы и окказиональные слова в оригинале и в переводе

Современные лингвисты, регистрируя в речи появление новых слов, обычно выделяют среди них два типа: общеязыковые неологизмы или просто неологизмы, и индивидуальные, речевые неологизмы, или, как их чаще называют, окказиональные слова, окказионализмы.* Как известно, обычные неологизмы — это закрепляющиеся в языке новые слова или значения, которые называют новые предметы мысли. В век научно-технической революции и ускоренного духовного прогресса таких слов появляется множество, и образуются они по различным продуктивным моделям языка.** Помня о дихотомии языка и речи, важно подчеркнуть, что в конечном итоге, неологизмы относятся к фактам языка, ибо они вызваны к жизни не столько экспрессивно-эмоциональными надобностями индивидуума, сколько коммуникативной потребностью общества, словесно детерминирующего новые предметы, явления, факты, понятия и т. п.

* Именуют их и по-другому: стилистические (индивидуально-стилистические) неологизмы, литературные неологизмы, индивидуальные слова, одноразовые неологизмы, неологизмы контекста, слова-самоделки, эгологизмы и т. п.

** Из работ, в которых прослеживается история возникновения неологизмов и описываются их семантические и словообразовательные типы, следует упомянуть: Брагина А. А. Неологизмы в русском языке. М.,1973; Лопатин В. В. Рождение слова. М., 1973. Земская Е. А. Как делаются слова. М., 1963; Новые слова и значения. М., 1971 и рецензию Р. А. Будагова на этот словарь-справочник (см.: «Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз.», 1971, т. XXX, вып. 4. С. 359—363).

В сфере перевода при воссоздании неологизмов обычно не возникает особых проблем. Они переводятся по общим правилам: либо с помощью эквивалентного неологизма, имеющегося в языке перевода (сходные процессы научно-технического роста, присущие развитым странам, и быстрое распространение научных, технических, бытовых и культурных новшеств приводят к почти одновременному возникновению многих равнозначных неологизмов в различных языках), либо транскрибируются или переводятся описательно.

Специальной переводческой проблемы, связанной с общеязыковыми неологизмами, видимо, не существует, но в диахронном плане она, безусловно, есть и в литературоведении, и в теории перевода. Восприятие, например, художественной литературы — категория историческая. У оригинала текст канонический, а восприятие его меняется от поколения к поколению. Многие из слов, которые для читателя конца XIX в. были неологизмами, стали для нашего современника обычными словами. А некоторые обычные слова того века превратились в архаизмы. Однако в эпоху создания произведения любой неологизм вводился автором с определенными функциональными целями, ради усиления выразительности и точности речи. Как же воспримет эти функциональные цели современный читатель, если неологизм перестал быть неологизмом? А как быть с обычным словом, которое сделалось архаизмом и воспринимается уже по-иному, вовсе не так, как думалось автору? Канонический текст художественного произведения не есть нечто закостенелое и неизменное. Не меняется он только внешне, а внутренне он живет по своим законам, зависящим от темпов и характера развития языка и общества. Массовое восприятие произведения меняется в связи с обстоятельствами общественной жизни, ростом образованности носителей языка, изменениями культуры, быта, нравов и т. д.

Другое дело — индивидуально-авторское словотворчество, составляющее важную особенность прежде всего художественной речи. Оно многообразно и определяется не только характером и широтой использования лексических и грамматических ресурсов языка, не только своеобычностью тропов автора и манерой его письма, но и особенностями авторских неологизмов. Широкое и систематическое изучение окказиональных слов началось сравнительно недавно.* Обычно утверждают, что термин этот появился в 1957 г. Однако справедливости ради следует напомнить, что индивидуально-авторские неологизмы анализировались нашими филологами и в 30-е годы, а термин «окказиональный» впервые в печати употребила Розалия Шор, когда писала об «окказиональных выражениях» в своей незаслуженно забытой книге «Язык и общество», не потерявшей научной ценности и в наши дни.

' См. Фельдман Н. И. Окказиональные слова в лексикографии // «Вопр. языкознания», 1957, № 4; Винокур Г. О. Маяковский— новатор языка. М., 1943. С. 15—35; Ефимов А. И. Язык сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина. М., 1953. С. 319—363; Смирницкий А. И. Объективность существования языка. М., 1954. С. 16—19; Хохлачева В. И. Индивидуальные словообразования в русском литературном языке XIX в. // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. Т. V. М., 1962; Земская Е. А. Как делаются слова. М., 1963; Он же. Окказиональное словообразование В. В. Маяковского (отыменные глаголы и причастия). АКД. М., 1966; Он же. Об окказиональном слове и окказиональном словообразовании // Развитие словообразования современного русского языка. М., 1966; Ханпчра Эр. Окказиональные элементы в современной речи // Стилистические исследования. М., 1972; Аржанов А. Закон есть закон // «Журналист», 1968, № 3; Лыков А. Г. Заметки об окказиональных и потенциальных словах // «Вопросы современного русского языка». Краснодар, 1968; Он же. Окказиональное слово как лексическая единица речи // «Филологические науки», 1971, № 5; Лопатин В. В. Рождение слова. М., 1963. С. 62—145.

Окказиональные слова — достояние речи. Они всегда экспрессивны, создаются конкретным автором, порождаются целями высказывания и контекстом, с которым связаны и вне которого обычно не воспроизводятся. Даже в обычной речи основная их функция не номинативная, как у простых неологизмов, а характеристическая. Слова эти иногда и становятся общеупотребительными, т. е. входят в лексическую систему языка, но такая метаморфоза случается редко и, главное, они на нее не претендуют, ибо это не просто слова, а особые слова, специально предназначенные для экспрессивных и художественных целей. Вошедшее в язык слово теряет колорит необычности и новизны, но для окказиональных слов в художественной речи важно быть «неожиданными», важно привлечь внимание к своеобразию своей формы и содержания, важно дать понять читателю, что эти слова не воспроизводятся в речи, а творчески создаются в ней.

Спустя десятилетия после своего создания многие окказионализмы не теряют своей новизны, яркости и продолжают отражать индивидуальность словотворца. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечислить хотя бы несколько окказиональных слов, созданных М. Е. Салтыковым-Щедриным: всенипочемство, вертопрашество, подкузьмление, головоушибание, рылокошение, рылобитие, беспощечинность, убаюкиватели (общества), белибердоносцы (литературные), каплунство, халдоватость, натяфтяфкать, душедрянствовать, топтательные (поползновения), ежоворукавичный (смысл), заднекрылечное (знакомство), намазанно-колеснейшие (прорицатели) и др.

Окказиональные слова можно подразделить на две разновидности: потенциальные (потенциализмы) и индивидуально-авторские (эгологизмы) слова. Это два полюса своеобразия, новизны и экспрессивности окказионализмов. Эгологизмы, примеры которых только что приводились, создаются по необычным или малопродуктивным моделям языка и отличаются индивидуально-авторским своеобразием и броской новизной. Чаще всего они появляются в письменной речи и наиболее часты в сатирических, юмористических, пародийных литературных жанрах. Потенциальные слова — тоже новые лексические единицы, которые создаются в процессе общения на основе высокопродуктивных словообразовательных моделей. Авторская индивидуальность почти не влияет на их создание, они очень похожи на существующие в языке слова. Окраска новизны как бы стушевывается в них благодаря высокой регулярности словообразовательного типа, к которому принадлежит созданное слово. Ракетообразный, рюмкообразный, стакановидный, бочковидный, грушеподобный, ракетоподобный и т. п. — все это примеры потенциальных слов. Такие лексические единицы словно бы скрытно существуют в языке, и нужен лишь определенный экстра-лингвистический стимул для их появления в речи. Но все-таки, как справедливо считают сторонники отнесения потенциальных слов к окказионализмам, эти слова создаются в момент речи, к «подходящему случаю» и не воспроизводятся как «готовые к употреблению» лексические единицы. Создаются каждый раз конкретным индивидом для нужд контекста. В них всегда ощущается известная доля новизны. В литературном творчестве любое потенциальное слово, как и любой другой окказионализм, выполняет художественную и экспрессивно-эмоциональную функции. Все это позволяет в дальнейшем рассматривать окказиональные речевые единицы без дифференциации их на потенциальные и индивидуально-авторские слова.*

* Особо следовало бы сказать об окказионализмах в научно-фантастической литературе, когда ими называют вымышленные объекты мысли или им придается значение и форма научного термина. Во всех этих случаях художественная функция нарочито сводится к функции номинативной, хотя нельзя отрицать и того факта, что с помощью этих «псевдотерминов» писатель-фантаст описывает место действия и социосферу.

Окказиональные слова используются в творчестве самых разных и разноязычных писателей. К сожалению, внимательное отношение к окказионализмам не является переводческим правилом. Очень часто переводчики просто не замечают окказионализмов, принимая их за неизвестные им общеупотребительные или региональноупотребляемые слова, и переводят окказионализмы обычной лексикой. Даже воспринимая окказиональное слово, многие переводчики не решаются заняться словотворчеством и прибегают к более или менее удачным описательным эквивалентам. Обратимся хотя бы к переводам произведений Хосе Марти.

Известно, что язык апостола кубинской революции неповторимо своеобразен. Габриела Мистраль писала, что его языковой стиль — это сочетание «оригинальности манеры, оригинальности словаря и оригинальности синтаксиса». Своеобразие письма Хосе Марти проявлялось не только в особом семантическом ореоле, которым он окружил обычные значения слов, и в ярких тропах, не только в умелом использовании архаизованных слов, диалектизмов и суффиксов субъективной оценки, не только в пристрастии к эллипсисам, анафорам и гипербатонам, но и в прямом словотворчестве. Марти говорил: «Я употреблю устаревшее слово, если оно хорошее, и создам новое, если это необходимо» ("Usare lo antiguo cuando sea bueno у creare lo nuevo, cuando sea necesario."). И он действительно создавал новые слова. В одной из статей Эрминио Алмендрос приводит далеко не полный список неологизмов Марти, насчитывающий, однако, 82 слова.* Больше всего среди них прилагательных с суффиксами -oso(a)-, -esco(a)-, udo(a)- и др.: tortugosos (alemanes), momentosa (comida), festosa (muchedumbre), invernosos (pueblos), senuda (moza), selvudos (arboles), idolesco (rostro), ogrescas (naturalezas), vociferos (espiritus), antiatica (muchedumbre), mandariega (gente), blandilocuo (hombre), festual (mesa), poemico (color), aurialado (poeta), auriteniente (hombre), colegiaje (situacion), gansescas (gentes) и др.

* Almendros Herminio. Notas sobre Marti innovador en el idioma // "Casa de las Americas". La Habana, 1967, N 41. P. 31—44. (Конечно, в список могло попасть несколько слов, не изобретенных Марти, а услышанных им и затем использованных, о чем предупреждает Алмендрос, но и эти слова ведь тоже окказионализмы).

Немало окказиональных существительных, образованных по разным моделям: terrivoras, reyecia, hojeria, nonente, nativez, criavirtud, degregacion, duenez, lecturista, bebederia, filoclasta, cazanubes, alzacolas и др.

Наконец, глаголы: comedificar, andantear, enmontanarse, velocear, buitrear и т. п.

He все прозаические и стихотворные произведения X. Марти, в которых есть окказионализмы, переведены на русский язык, но в тех, что переведены, нам не встретилось примеров воссозданных авторских неологизмов. Даже опытная П. Глазова предпочитает «описывать» окказионализм, а не воссоздавать его. Сравним фразу перевода и оригинала, взятую из репортажа Хосе Марти «Нью-Йорк летом».

* Марти Хосе. Североамериканские сцены. М., 1963. С. 88.

** Marti Jose. Obras Completas. Tomo 10. La Habana, 1963. P. 60.

В оригинале два эпитета (sermomcas, catecismales) — окказиональные слова. Марти, будучи врагом официальной религиозной идеологии и государственного католицизма, не жалел красок для описания коррупции церковников и их тлетворного влияния на массы верующих. Он не определил platicas (беседы, речи, проповеди) существовавшим и существующим в языке словом sermonario (проповеднический, назидательный, душеспасительный), а образовал с помощью непродуктивного, весьма редкого суффикса -iaco- прилагательное sermoniaco, у которого назойливое сходство с demoniaco (от demonio — дьявол, сатана). Так что беседы эти не столь назидательные, сколь надзирательные, не добродетельные проповеди, а добродейские, «дьяволоспасительные». И вместо прилагательного catequistico или причастия catequisante Марти придумал эпитет catecismales. Суффикс -а1- обычно оформляет относительные прилагательные, некоторые из них часты в церковных проповедях и писаниях: (pecado) mortal, (pecado) carnal, (hombre) mortal, (vida) terrenal, (paraiso) terrenal и т. п. Virtudes catecismales — этакая прописная мораль, азбучная назидательность. Осмелимся предположить, что слово catecismales понадобилось Марти еще и потому, что в нем есть находящееся под ударением созвучие males (т. е. зло, злые духи. дьяволы), которое опосредствованно как бы перекликается со словом demoniacas (дьявольские, сатанинские), послужившие моделью для окказионализма sermoniacas.

Пафос наших высказываний не в критике переводчицы, отказавшейся от словотворчества и, кстати говоря, нашедшей окказиональным словам Марти эквиваленты очень «высокой пробы», которые художнически вписаны в контекст русского перевода, а в желании привлечь внимание переводчиков к окказиональным словам оригинала, их функции и проблемам их воссоздания на другом языке.

Обратимся к переводу романа Рабле, выполненному Н. Любимовым. Вот уж кто из переводчиков не осторожничает в словотворчестве и причем никогда не теряет чувства меры! Не обладай он исключительным даром русского слова, ему бы не добиться столь завидного переводческого успеха. Рабле любил играть словами, находить в них новые смысловые оттенки и изобретать самые фантастические неологизмы.* Но художественное назначение их в конечном итоге сводилось к экспрессивно-характеристической функции, и когда эти окказионализмы называли какие-либо необычные или фантастические предметы, явления, качества и действия, и при пародировании элементов какой-либо речи, и, наконец, когда они создавались автором для словесной игры, ради самого словотворчества. В эпоху становления национального языка, ознаменованную непрерывным языковым борением между официальной и народной культурами, словотворчество гениев, подобных Рабле, расшатывало навязываемую официальной культурой языковую норму, расчищало почву для народной речи, носило экспериментально-поисковый характер, выявляя творческие возможности языка и способствуя отбору и дифференциации языковых средств. Тем самым можно утверждать, что подобный словесной игре присущ характер объективной художественной ценности, а не только характер самоценный, не только функция игры ради игры.

* Вот как сам Н. Любимов пишет о словотворчестве «медонского кюре»: «Рабле, озорник, забавник и насмешник, вообще хитер и неистощим на словесную выдумку и игру. Он изобретает новые слова, сращивает существительные, из кусочков разных глаголов сшивает один длинный» (Любимов Н. Перевод — искусство // Мастерство перевода. 1963. М., 1964. С. 251).

Характеристическая суть таких слов раскрывается в их внутренней форме, которая всегда семантически значима. Даже при номинации предметов творческой фантазии автора окказионализмы одновременно характеризуют их, похожими на так называемые говорящие имена собственные. В этом случае подтверждается тезис М. Бахтина о том, что в словесном стиле Рабле нет резкой разницы между нарицательными и собственными именами, ибо при сохранении формальных различий внутренняя грань между ними чрезвычайно ослаблена.*

* См. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. М., 1965. С. 499.

Последующие примеры наглядно иллюстрируют, как Н. Любимов, полностью или частично калькируя структуру раблезинских неологизмов и значения их составных частей, создает в русском переводе эквивалентные, неологизмы.

В главе о Пушистых Котах приводится ряд однотипных окказионализмов (во всех примерах окказиональные слова выделены мною. — В.В.);

"Au temps passe, on les appelait Machefoins; mais las! Ils n'en machent plus. Nous, de present, les nommons mache-levrauts, mache-perdrix, mache-becasses, mache-faisans, mache-poulets, mache-chevreaux, mache-lapins, mache-cochons; d'autres mets no son alimentes... I'annee prochaine on les nommera mache-etrons, mache-foires, mache-merdes" (V, 64).*

* Здесь и далее цитаты приводятся по изданиям: Rabelais Franfois. Oeuvres. Geneve. 1957 (римская цифра указывает том, арабская — страницу); Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. / Пер. сфр. Н. Любимова. М., 1956.

У простого немотивированного слова содержательны значения, а его внутренняя форма представляет собой бессодержательный, непонятной, как бы сведенной к семантическому нулю (стул, стол, дом и т. п.). У окказионального слова содержательны и значение, и внутренняя форма (джазостойкость, камзоловладелец, неувольняемость, носорожность — из газет). Но значение окказионализма складывается не только из смысла составных частей такого слова, т. е. не только определяется содержанием внутренней формы окказионализма, оно зависит от контекста. Можно сказать, что значение индивидуально-авторских неологизмов формирует их внутренняя форма и контекст. Двойственная природа значения окказионального слова позволяет переводчику калькировать авторские неологизмы и создавать свои окказионализмы, сообразуясь с требованиями контекста.

 «В былые времена их называли сеноедами, но, увы, сена они уже больше не едят. Мы их зовем зайцеедами, курапоткоедами, бекасоедами, фазаноедами, цыплятоедами, козулеедами, кроликоедами, свиноедами, — иной пищи они не потребляют... На будущий год их станут звать котяхоедами, дристнеедами, г...едами» (628).

В притче о жеребце и осле обыгрываются два других окказионализма:

« — Baudouinez — vous rien ceans, vous autres messieurs les cheval?

— Quel bandouinage me dis — tu, baundet? Demandait le chevaux?

— Je demande: Roussinez — vous point ceans, vous autres, messieurs les roussins?

— Parle bas, boudet... Nous n'osons ceans seulement... uriner ...» (V, 42).

«— Уж верно, вы, господа кони, тут осликаете?

— О каком осликанье ты толкуешь, осел? — спросил конь...

— Я спрашиваю: Жеребцуете ли вы тут, господа жеребцы?

— Тише ты, осел!... Мы отваживаемся только... помочиться» (614).

Братья Распевы, выказывая свое пренебрежение к враждебной фортуне, противофортунили (660) — contrefortunaient (V. 117); монахи, по словам Гаргантюа, только терзают слух жителей дилинбомканьем (129) своих колоколов — trinqueballer (I. 180). В последнем примере калька относительная: окказиональному глаголу соответствует именной неологизм. Вот еще примеры лексических калек: харкальчицы (там же) — toussoirs, пантобес (625) — pantodiable (V. 59), капюшонарный (393) — capuchonnaire (III. 203), гераклитствующий (83) — heraclitisant (I. 95), железоплодные (619) — ferrementiportes (V. 48), уфонаренный (583) — lautarne (IV. 225). Все это были примеры полных и частичных лексических калек.

В других случаях Н. Любимов исходит из общего значения окказионализма оригинала, но, сохраняя это общее значение, не копирует внутреннюю форму раблезианского слова. Иначе говоря, отказывается от признака или образа, заложенного в слове автором, и придумывает свой признак или образ, которые, однако, имеют в известных пределах то же значение, что и оригинальные. Переводчика вынуждают отказываться от структурно-смыслового калькирования окказиональных слов оригинала и придумывать соответствия, исходя из их общего смысла и стилистической функции, следующие причины: во-первых, несовпадения внутренней формы обычных слов и фразеологизмов в сравниваемых языках, что приводит к несовпадению признаков и образов, которые кладутся в основу окказиональных лексических единиц; во-вторых, различия в словообразовательных системах, в нормах употребления слов (в том числе «нескромных» слов и выражений); в-третьих, требования контекста перевода. Наглядное свидетельство тому — приводимые ниже примеры:

Так: La redondaine (II. 58) — толстобрюшество (192), supercoquelicantique (II. 56) —запоясзаткнутый (190), le baisecul (II. 59) — взадоколупание (192), anonchali (III. 152) — вничтожествовпавший (365), aneanti (III. 159) — всепотерявший (365), dechalande (III. 159) — нисчемоставшийся, hipocritillons (IV. 258) — пустосвятоши (585), gimbretiletolletee (IV. 27) — гоппрыгскокают (443), couilland (Ш. 159) — блудодеец (366), couillonnas (там же) — блудодейный, revoirs (III. 96) — зевальницы (327), pelerins (П. 53) — nopuмупаломничающие (189). Возможны, конечно, и неэквивокабульные соответствия, когда, например, с окказиональным словом соотносится словосочетание, включающее в себя окказионализм: retepenade (П. 54) — летучемышеподобный парик, crochus (V. 116) — набивальщики животов (660), marrabais (Ш. 126) — омавританившийся вероотступник (345), les petarrades (П. 56) —испускание ветров (190).

Обостренное чувство языка и стиля Франсуа Рабле и стремление компенсировать неизбежные и, к счастью, немногочисленные словотворческие потери в других местах перевода «Гаргантюа и Пантагрюэля» позволяют Н. Любимову смело идти на вполне оправданный творческий «риск»: выдумывать в переводе окказионализмы в качестве эквивалентов к свободным сочетаниям оригинала; придумывать их там, где, казалось бы, можно было обойтись без переводческих неологизмов. В основу внутренней формы таких слов обычно ложатся значения соотнесенных с ними словосочетаний исходного языка/Вот несколько примеров подобного словотворчества: бобошелушители (601) — egousseurs de feves (V. 19), (братья) копченоселедочники (660) — (freres) haraniers enfumes (V. 116), расперепросаленных (служебников) (191) — (breviaires) de haute graisse (II. 58), кротоед (508) — pemeur de taupes (IV. 135), сеножеватель (508) — botteleur de foin (IV. 135), (сумасброд) отонзуренный (392) — (fou) a simple tonsure (III. 203), (сумасброд) расперебуллированный (393) — (fou) fien bulle (III.203), мочепотоп (121) — deluge urinal (I. 165), навинопозывающих (закусок) (86) — avant-coureurs de vin (I. 100).

Придумывал Рабле и слова-великаны. В главах, посвященных избиению ябедников, рассказывается о ложных свадьбах, которые знатный господин де Боше повелевал разыгрывать у себя в замке всякий раз, когда к его дому приближались ябедники. По тогдашней свадебной традиции во время празднества гостям надлежало в шутку слегка поколачивать друг друга кулаками. Приближенные сеньора оставляли ябедников на пиршество и, пользуясь во благо свое древним обычаем, избивали кляузников до полусмерти. При описании этого избиения появляются слова, похожие на карнавальный серпантин. Они словно вьются нескончаемой причудливой словесной лентой.

Обратимся к текстам оригинала и перевода и выделенным мною словам и выражениям.

Н. Любимов не ставит перед собой задачи воспроизвести смысл частей раблезианских слов-гигантов. Главное для него — сохранить их общее, а не конкретно-частное содержание и их необычную форму. Словно нанизанные друг на друга междометия, передающие звуки, называющих эти действия, скреплены глагольными окончаниями в окказиональные слова. Любимовские неологизмы, в которых сплавились воедино соответствующий контексту смысл и причудливосерпантивная форма, полностью выполняют поэтическую функцию авторских шутейных слов, верно определенную М. Бахтиным. Интересно и другое. Н. Любимов создает переводческие окказионализмы там, где не было авторских. Окказионализм обесчелюстевший соответствует demantibule — слову, употреблявшемуся в эпоху Рабле и не ушедшему из современной речи, а обезручевший — эквивалент словосочетания. Н. Любимов неслучайно расширяет плацдарм словесной игры. Во-первых, его окказионализмы вполне в раблезианском стиле, и ему не достичь бы столь яркого художественного эффекта, переведи он demantibule описательно (в русском языке нет однословного эквивалента французскому глаголу). Окказионализм обесчелюстевший словно подталкивает к стилистическому параллелизму — появлению второго окказионального слова обезручевший, образованному по той же модели. Смелое переводческое решение (т.е. создание двух окказионализмов в качестве эквивалентов обычным словам) не только полностью соответствует контексту и стилистике Рабле, но и подготовляет читателя к восприятию слишком уж необычных, серпантиннодлинных неологизмов. Два выдуманных переводчиком слова, напоминающих обычные слова и созданных по существующим в языке моделям (ср. обесчелюстевший и обезручивший — обескрылевший, обессилевший и т. п.), вкупе с малоупотребительным просторечным растулумбасить становится своеобразным трамплином для восприятия слов-переростков, смоделированных с необузданной нормой фантазией. Это фон, на котором появление самых причудливых слов приобретает определенную стилистическую естественность. Показательно, что у самого Рабле длина и трудность произнесения окказионализмов, характеризующих удары, «последовательно возрастают с каждым участником игры: если в слове Удара восемь слогов, то в слове, которое употребляет Луар, их уже тринадцать. Благодаря этим словам карнавальная необузданность переходит в самый язык этой сцены».*

* Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 221.

Расхлобытрулуплющенный и прочие словесные спагетти выполняют экспрессивно-характеристическую функцию, как бы изображая словом само действие. М. Бахтин, комментируя эпизоды избиения ябедников, пишет по этому поводу, что атмосфера «необузданного карнавального разыгрывания усиливается тем, что каждый из участников его характеризует преувеличенную (раздутую) степень своей искалеченности с помощью невероятного по своей чрезмерной длине многосложного слова. Самые эти слова созданы Рабле не случайно: они должны до известной степени звукописать характер нанесенного увечья, а своею длиною, количеством и разнообразием составляющих их слогов (имеющих определенную семантическую окраску) должны передать количество, разнообразие и силу полученных ударов. Эти слова при произнесении их как бы калечат артикуляционные органы («язык сломаешь»)».*

* Там же. С. 221. См. также. С. 224.

Окказионализмы самых различных видов характерны и для пародийных текстов. Умелое их воссоздание зависит от творческой фантазии переводчика. Приведем несколько примеров, иллюстрирующих приемы воспроизведения пародийных отрывков.

У Рабле в главе о том, как Пантагрюэль встретил лимузинца, коверкавшего французский язык, дан великолепный образец языка латинизаторов. Речь лимузинца — более чем пародия. Это доведенный до гротеска яркий образчик речи влиятельных сторонников латинизации, которые тянули французский язык к несвойственным ему формам, словам и конструкциям.

Во французском, итальянском, испанском и других романских языках бурлескно-пародийная речь основывается на смешении соответствующих языков с латинскими формами и словами. У Рабле латинизация французской речи происходит путем включения в текст: 1) латинских слов, 2) окказионализмов, у которых основа французская, а аффиксы латинские, 3) путем «реставрации» во французских словах изначального смысла их латинских слов-пародителей и 4) путем употребления некоторых архаизмов..

Русский макаронический стиль обычно пародирует дворянскую французоманию и образуется смешением русской речи с французскими словами и выражениями. Латинские же языковые элементы традиционно включаются в пародии на речь воспитанников духовных училищ, обычных семинаристов и казеннокоштных бурсаков. Конечно, пародируя рацеи латинистов, Н. Любимов не мог использовать французские языковые элементы, но он заимствует у русских классиков общие черты речевой пародии, а у пародистов семинарской речи — конкретные приемы словотворчества. Таким образом, языковая изобретательность переводчика основывается не столько на его собственной фантазии, сколько на творческом использовании отечественных пародийных традиций. Сходные приемы пародирования легко найти в произведениях Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Тургенева, Островского, Мятлева, Помяловского и в русских повестях и романах Квитки-Основьяненко (например, в «Пане Халявском»).

Основные лексические способы пародирования, примененные Н. Любимовым, следующие:

— введение в речь транскрибированных латинских слов: Секвана, ностри, кум, анима, шва, лупанарии, вернакула и др.;

— изобретение окказиональных слов-гибридов, в которых:

а) основа латинская, а конечные форманты русские: трансфретируем, деамбулируем, эксгаустными, люстральный и др.; или

б) основа русская, а конечный формант (чаще полностью, реже частично) латинский (правильный или измененный, неправильный); перекресткус, женолюбус, кошелькабус, расставамус, ожидамус, обогатаре, уплетандо, молендо, охотниссимо, гнусниссимный, баранусовый, такум и сякум и др.;

— употребление вошедших в русский язык латинских слов: терминов (визитации), мифологических наименований (лары, пенаты), общеизвестных слов (интервалы, оперировать), которым контекст, конечно, придает ироническую окраску, а также слов с «реставрированным» латинским значением, т. е. употребленных в свойственном их латинским прародителям смысле (дирекция — направление);

— использование церковнославянизмов: однокорум, поеликве, велелепшейишй и др.;

— употребление архаизмов: тщимся, возблещет, окропившись, вспомоществую в др.;

— словопроизводство составных прилагательных по моделям, которые использовались В. А. Жуковским и Н. И. Гнедичем в переводах «Одиссеи» и «Илиады» (шлемоблещущий Гектор, тучегонитель Зевс). Подобные эпитеты стали характерной стилистической особенностью переводов произведений древнегреческих и древнеримских авторов. У Н. Любимова находим: светоподатель, яатинокудрый;

— придумывание окказиональных слов на основе русских словообразовательных элементов: многолатиноречие, всеобличьяприемлющий.

Конечно, пародийный стиль отрывка создаете не только лексическими средствами и не только перечисленными выше приемами. Он и в своеобразии словосочетаний, и в синтаксисе, в любом смысловом оттенке слов, в художественном единстве всех отобранных переводчиком языковых средств и приемов. Однако осуществленная вивисекция текста наглядно показала, что при переводе бурлескно-пародийной речи не обойтись без разнообразных видов словотворчества и окказиональных слов.*

* Ср. сказанное с оценкой, данной В. Гаком переводу речи лимузинца в статье «Коверкание» или «подделка»? («Тетради переводчика», № 3. М., 1966. С. 38—44).

Казалось бы, при воссоздании пародийных текстов, в которых высмеиваются различные виды жаргона, метко названного Франсиско Кеведо «латинобайством» (latiniparla),* можно заботиться лишь о функционально-стилистической эквивалентности перевода подлиннику, однако, Н. Любимов, следуя своим творческим правилам, сохранил в переводе как функциональную, так и смысловую соотнесенность разглагольствований студента-лимузинца с текстом оригинала.

* См. его замечательный памфлет (к сожалению, почти не изученный в отечественной испанистике) «La culta latiniparia», в котором высмеивается вычурный жаргон испанских аристократов и салонных поэтов.

В речи Ионатуса — пародии на краснобайство богословов, на их латинский язык и способы аргументации — также встречаются окказионализмы:

"Avisez, Domine; il у a dixhuit jours que je suis a matagraboliser cette belle harangue" (I, 91).

«Примите в соображение, что я восемнадцать дней испальцовывал эту блестящую мухоморительную речь» (81). (Далее достойнейший представитель богословского факультета произносит такую латинскую тираду: "Omnis clocha clochabilis, in clocherio clochando, clochans, clochativo clochare facit clochabiliter clochantes. Parisius habet clochas. Ergo glue" (1,91). Составители комментария перевели средневековую латынь псевдоученого оратора тоже в раблезинском духе: «Я рассуждаю следующим образом: всякий колокол колокольный, на колокольне колокольствующий, колоколя колоколительно, колоколение вызывает у колокольствующих колокольственное. В Париже имеются колокола, что и требовалось доказать» (717).

В «Дон Кихоте» Сервантес устами своих героев несколько раз пародирует куртуазную речь рыцарских романов и создает индивидуально-авторские неологизмы. Примером может служить отрывок из разговора Санчо и дуэньи Гореваны.

«... quisiera que hicieran sabidora si esta en este gremio ... el acentradisimo caballero don Quijote der la manchisima, у su escuderisimo Panza.

— El Panza — ... dijo Sancho — aqui esta, у el don Quijotisimo asimismo; у asi podreis, dolorosisima duenisima, decir lo que quisieridisimis, que todos estamos prontos у aparejadisimos a ser vuestros servidorisimos».*

* Miguel Saavedrade Cervantes. El ingenioso hidalgo Don Quijote de Mancha. Segunda parte. Buenos Aires, 1969. P. 692.

«... я бы хотела знать, находится ли в вашем обществе ... безупречнеи-ший рыцарь — Ламанчнейший Дон Кихот и оруженоснейшчй его Панса.

— Панса здесь и Кихотейший Дон тоже, — ...объявил Панса, — так что вы, горемычнейшая и дуэньейшая можете говорить все, что только придет в головейшую вашу голову, мы же всегдайшие готовы к услужливейшим вашим услугам».*

* Мигель Саведра де Сервантес. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Ч. II. / Пер. с исп. Н. Любимова. М., 1963. С. 325.

Конечно, проблема перевода окказиональных слов и, шире, окказионального словотворчества не относится к разряду основных, но в переводоведении ей должно быть отведено определенное место.