Название: Русская история XVII-XVIII веков. 2-е изд. - Любавский М.К.

Жанр: История

Рейтинг:

Просмотров: 1033

Большая часть людей военно-служилого класса не имела земель; правительство наделило их землей в пожизненна® пользование на поместном нраве. Поместьями же, за неимением других средств, наделяло оно и новые поколения служилого класса. Так слагалось служилое поместное землевладение. Это обстоятельство влекло за собой в свою очередь важные последствия для народной, массы, для земледельческого'населении. Раньше уже- говорилось, что в эпоху татарских погромов многие мелкие землевладельцы стали перехожими арендаторами чужой земли. В дальнейшем крестьянское землевладение реставрировалось туго веледствие крайнего обеднения народной массы, а также и того, что земли захватывались крупными землевладелБца>мн, боярами, сильными людьми.

С образованием Московского государства обеднение народной массы еще более усилилось, потому что правительство захватывало огромную массу земель в раздачу служилым людям.

Таким образом, поместная система и организация служилого класса стала служить новой помехой для развития крестьянского землевладения. Оно даже поглощало его, так как правительство раздавало не только пустые земли, но и заселенные крестьянами.

Поместная система создавала удобные условия для экономического и юридического закрепощения крестьян: деваться им после татарского погрома было некуда, напустых землях нельзя было осаживаться без хозяйственного инвентаря; зато можно было садиться на земли, заселенные помещиками и вотчинниками, которые, получив поместья, всякими льготами, ссудами на хозяйственное обзаведение старались заманить к себе крестьян-земледельцев. Им самим были необходимы рабочие руки, так как с пустых земель они не могли содержать . себя я своих вооруженных слуг. Крестьяне шли на земли помещиков, должали им, заживались подолгу и превращались в старинных засидевшихся крестьян, которые, по общему правилу, не могли уходить от своих владельцев. Это правило стало устанавливаться «ще в удельную эпоху. Обязанные платить подать хану и отвечая перед ханом за исправное поступление «выхода», князья уговаривались между собой «не перезыватж ж не перенимаете друг от друга людей тяглых или письменных», то есть креетьян-старожилъцев и записанных в писцовые книги. йЬалуя земли монастырям, князья и с ними заключали те же условия. Массовая раздача земель в поместное владение при организации военно-служилого класса содействовала прикреплению крестьян. Льготы в платеже податей, шэторые давали служилые люди крестьянам на евонх землях, вызвали усиленный отток крестьян е двор-цовых я черных земель. Тогда правительство устанавливает общим правилом прикрепление всех крестьян-старо-жильцев черных и дворцовых волостей к своему тяглу. С рястом ломеетного землевладения опасность лишиться крестьян ж дохода е них стала угрожать не только черным волостям, но и вотчинам бояр ж церковным имениям; особенно эта опасность давала себя чувствовать в местностях е плодородной почвой: там между землевладельцами должна была прямо возникнуть борьба за рабочие руки. Поэтому вотчинники, бояре и монастыри начали хлопотать перед правительством о получении для себя грашэт, которые давали им право не пускать от еебя , крестьян, а беглых сыскивать и возвращать. Раз правительство держалось того же правила в отношении своих черных ввдтостей, оно не могло не признать его и за землями монастырей и частных владельцев.

Итак, раздача поместий, размножение частных имений ускорило процесс прикрепления крестьян к земле. Мало того, одновременно с прикреплением развивался успешно я другой процесс, процесс закабаления народной массы, превращения мелких земледельцев в холопов. Чтобы иметь больше прав на труд земледельцев, помещики, пользуясь задолженностью крестьян, стали обращать их в холопов, брать с них «служилыя кабалы».

Энергия землевладельцев в этом отношении вызывалась стремлением оградить себя от тяжести лежавших на них самих повинностей. Можно сказать, что великая государственная постройка ложилась тяжелым гнетом на народную массу, служившую для нее фундаментом. Главное неудобство заключалось в том, что эта тяжесть оказалась чрезвычайно большой, что обнаружилась перегрузка, и Московское государство чуть не рухнуло по окончании государственной отстройки.

Вот к каким результатам привело построение такого громадного государства в северо-восточной Руси: создано было огромное государство, но с разбросанным, неорганизованным помещичьим землевладельческим классом, неспособным к организованной политической самодеятельности в большом масштабе уже потому, что само земледелие носило подвижный, неустойчивый характер. Прежняя крупная политическая организация была разрушена, а новая еще не народилась, общество переживало еще удельную рознь и могло держаться в порядке лишь силой центральной власти. Вследствие этих ненормальных условий в Московском государстве накопилось много недовольных элементов из среды тех, которые подверглись юридическому и экономическому закрепощению. Все благополучие государства зависело только от силы центральной власти, а она была неспособна для этой роли, хотя и достигла тогда удивительных размеров. Поэтому в начале XVII века и начинается в Московском государстве «великая разруха» или «смута».

Великая разруха в Московском государстве началась с момента прекращения династии князей-собирателей. Этот факт не был простой случайностью: прекращение династии Рюриковичей было естественным финалом ее выродившегося абсолютизма. Дело началось с того, что царь Иван Васильевич убил собственного старшего, способного царствовать, сына Ивана. Об этом событии мы знаем по разным источникам: Псковская летопись передает, что царевич однажды горячо заспорил с отцом о том, что необходимо подать помощь Пскову, который в то время был осажден Баторием, царь в это время уже не мог терпеть «встреч», то есть возражений: ткнул сына в гневе посохом в висок и пробил ему черепную кость на виске. По другим известиям, царевич заступился за жену, которую старик свекор избил за неисполнение правил придворного этикета.

Смертью царевича Ивана открывался путь к престолу третьему сыну Грозного, Федору, от Анастасии Романовны. Но царь Иван Грозный, с юности не знавший удержу своим страстям, передал ему очень дурную наследственность. Царевич Федор рос хилым созданием и в физическом, и в нравственном отношении: низкого роста, с опухшим лицом, нетвердой походкой и с вечной улыбкой на лице, он производил впечатление одного из тех людей, которых называли тогда юродивыми, то есть был физическим и нравственным уродцем. Родившаяся от такого отца дочь умерла уже в первый год своей жизни, а больше у него детей уже и не рождалось. Следовательно, дорога к престолу открывалась царевичу Дмитрию, младшему сыну Грозного, от седьмой жены, Марии Нагой; но Дмитрий попал в такие условия, которые не допускали его до престола: он был сыном седьмой жены, в сущности, незаконный уже сын Грозного; царевич был как бы живым укором его памяти, а потому его поспешили убрать из Москвы подальше, дав ему в удел отдаленный Углич, где Дмитрий и жил со своей матерью (Дмитрий и был последним удельным князем на Руси). Этого требовало простое приличие: ведь нельзя же было держать такого человека при дворе. Царевич уже с малых лет проявлял неприязненные чувства к боярам. Флетчер сообщает, что, по отзывам близких людей, царевич обещал быть похожим во всем на своего отца. Рассказывали, что царевич любил смотреть на мучения животных. Другие источники передают о нем и более яркие факты, характеризующие его отношение к боярам. Буссов рассказывает, что однажды Дмитрий наделал из снега чучел, назвал их именами знатнейших московских бояр, рубил им головы своей саблей и приговаривал, что так он будет поступать с недругами своими — боярами, когда займет московский престол. Авраамий Палицын пишет, что из Углича сообщали в Москву, будто Дмитрий враждебно настроен к боярам и особенно к Борису Годунову. И этому свидетельству мы, конечно, вполне можем верить. Царевич действительно по-детски мог выражать чувства, которые вызывались в нем окружающими его людьми, и эти чувства в будущем не обещали ничего хорошего боярам, особенно тем из них, которые, как говорилось, были приставлены к нему для береженья, на самом же деле для етереженья, и на которых прежде всего должна была обратиться ненависть матери царевича и его самого как на тюремных сторожей, дозорщиков и утеенителей. Флетчер в год смерти царевича Дмитрия писал, что жизнь его (Дмитрия)  в опасности ош тех, кто имеет виды на престол, так как в случае бездетной смерти царя он останется единственным наследником. Слова Флетчера оказались пророческими: в то время, когда Флетчер писал об этом, Дмитрий был убит. Трудно теперь сказать, кто был истинным виновником его смерти. Быть может, в этом виноваты были приставы,; так как им •прежде всего грозила опасность ео стороны Дмитрия при вступлении еш на престол и, кроме того, они могли надеяться на безнаказанность вследствие сочувствия со стороны московских бояр, которые тоже желали избавиться от Дмитрия. Впоследствии в убийстве царевича Дмитрия обвиняли Бориса Годунова, и до сих пор все еще идет спор об этом среди историков. Мы должны признать, однако, что спор этот неразрешим, потому что все это дело представляет собой, в сущности, судебное следствие, и если уж по горячим следам бывает трудно разобраться в таких делах, то через несколько столетий тем более трудно воспроизвести все и сказать определенно, кто был душой всего этого предприятия. По-видимому, обвинение действительно падает больше всего на Бориса. Некоторые определенно считают его убийцей: так, например, думал Карамзин, так думал и Пушкин ео слов Карамзина. То же самое получается, если мы будем рассматривать дело со слов официальных актов об избрании царя Михаила Федоровича на царство, но тут, может быть, мы опять-таки наталкиваемся на обычный случай поспешного умозаключения. Быть может, Годунов и мог бы наследовать престол но смерти Федора, но весьма возможно, что он все-таки не был виновнее других бояр, которые тоже постарались замять дело, тоже «ни во что вменили кровь невиннаго младенца», по словам Авраа-мия Палицына. С другой стороны, мы не можем с такой уж уверенностью и оправдать Годунова, как это делает, например, Погодин. Не нужно все-таки забывать, в какой обстановке вырос Годунов: ведь он воспитывался в школе опричнины, был родней Малюте Скуратову, близким человеком Грозному, и мы имеем основание думать, что Годунов не отличался и особенно развитым моральным чувством, так что нет ничего невозможного в том, что он и был тем злодеем, который совершил это дело. Одно несомненно: мы слишком удалены, поэтому не можем расследовать дела вполне и сказать определенно, виновен Годунов или нет.