Название: Русская история XVII-XVIII веков. 2-е изд. - Любавский М.К.

Жанр: История

Рейтинг:

Просмотров: 1031


Что касается помещиков, имения которых были на барщине, то они еще резче выступают в роли простых эксплуататоров крестьянского труда. В имениях оброчных крестьян, прежде всего, располагали большим количеством земли, чем в барщинных. Щербатов высчитывал, что в оброчных деревнях приходится в среднем около 10 десятин на душу, тогда как в барщинных только 3,1 десятины. Впрочем, это еще ничего не значит, так как почва в оброчных губерниях была значительно хуже, чем в барщинных. Кроме того, в оброчных деревнях крестьяне пользовались большей свободой и самоуправлением, потому что владельцы оброчных имений обыкновенно не жили в своих поместьях. Свободы и самоуправления были лишены крестьяне барщинные, так как помещики при барщинном хозяйстве обыкновенно жили в своих имениях. Положение барщинных крестьян было неизмеримо хуже, чем оброчных. В Тверской губернии в 1780-х годах у некоторых помещиков крестьяне работали на барщине до уборки господского хлеба и только тогда могли приступать к уборке собственных полей; то же было и в Вологодском уезде. Вследствие этого крестьяне не успевали вовремя кончать свои полевые работы: сеносгнивало, а хлеб осыпался. Результатом этого было обнищание крестьян, на которое указывали современники. Барщина нередко превосходила 3 дня; в Елецкой провинции крестьяне работали на помещика по 4 дня в неделю, а в некоторых местностях Рязанской — по 4 и даже по 5. Но бывало и еще хуже. Крестьяне одного села Орловской губернии должны были работать на помещика ежедневно. Крестьяне генеральши Толстой жаловались императрице, что их постоянно заставляют работать на барщине, не освобождая даже по воскресеньям и самым большим праздникам. Иностранцы, жившие в России в конце царствования Екатерины II, свидетельствуют, что некоторые помещики требовали от крестьян пяти- и шестидневной барщины. Ввиду всего этого не приходится считать преувеличением те картинки, которые нарисовал Радищев в своем сочинении. На перевале от Любани до Чудова путешественник встретил крестьянина, пахавшего в воскресенье свою ниву. На вопрос путешественника: «Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь да еще в самой жаре?» — крестьянин отвечал: «В неделе-то, барин, шесть дней — а мы шесть раз в неделю ходим на баргцину, да под вечерок возим оставшееся в лесу сено на господский двор, коли погода хороша. А бабы и девки, для прогулки, ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды». «Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?» — спрашивает путешественник. «Не одни праздники, и ночь наша, — отвечает крестьянин. — Не ленись наш брат, не то с голоду умрешь». Этот крестьянин прямо завидует тем, кто живет на оброке. «То ли житье нашему брату, — говорит он, — как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины».

Повинности барщинных крестьян не ограничивались одними работами по господскому хозяйству. Как в боярских вотчинах старой допетровской Руси, с барщинных крестьян собирали еще столовые запасы. У Георги в описании народов, населяющих Россию, читаем: «Подобно пчелам, крестьяне сносят на двор господский муки, крупы, овса и прочих жит мешки великие, стяги говяжьи, туши свиные, бараны жирные, дворовых и диких птиц множество, коровьи масла, яиц луковки, сотов и медов чистых кадки, концы холстов, свертки сукон домашних». Последнее приношение, то есть свертки сукон, объясняется тем, что бабы зимой должны были прясть и ткать на господина. Каждая тягловая крестьянка должна была напрясть и выткать сукна и холста по 12 аршин, а в некоторых местах и больше, причем шерсть выдавалась помещиками. Болтин говорит, что поборы натурой обыкновенно собирались в следующем размере: с каждого тягла по гусю или по индейке, по курице, по нескольку яиц, по нескольку аршин холста, сермяжного сукна и проч. Кроме того, все эти столовые запасы крестьянам сплошь и рядом приходилось отправлять в столицу или в провинциальный город, где жил или служил помещик. По первому санному пути тянулись подводы с разными припасами в Петербург и в Москву, где с господского двора часто попадали в Охотный ряд и на Сенную площадь.

Если перевести на деньги все повинности барщинных крестьян, то окажется, что они давали своим помещикам вдвое больше, чем оброчные крестьяне. По .казенной таксе, действовавшей на заводах, рабочий крестьянский день оценивался следующим образом: летом пеший работник получал 10 коп., конный — 20 коп.; зимой пеший получал 8 коп., конный — 16 коп.; женский рабочий день круглый год оценивался по 8 коп, в день. Значит, летние работы крестьянина при 3-дневной барщине, считая 39 дней конных и 39 дней пеших, должны быть оценены в 11 руб. 70 коп., а зимние — в 7 р. 30 коп. Годичный труд крестьянки должен быть оценен в 12 руб, 48 коп. Если предположить, что поборов натурой собиралось на 1. или 2 руб., то получается, что вся ценность труда и повинностей с одного тягла равнялась 33—34 руб.; а так как в тягле было 2 ревизских души, то на каждую ревизскую ~душу при барщине приходилось до 17 руб., тогда как в 1770-х годах оброк равнялся 10 руб, на ревизскую душу. Следовательно, барщинные крестьяне несли повинностей почти вдвое больше оброчных.

Обремененные непосильными работами и повинностями, крепостные крестьяне нередко еле влачили жалкое, нищенское существование. Вот как рисует Радищев обстановку их жизни. Это изображение носит портретный характер. «Четыре стены, до половины покрытые, так как и весь потолок, сажей; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дымом всякое утро зимой и летом наполняющая избу; окончины, в коих затянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастлива изба, коли в одном из них всякой день есть пустые щи!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздниками. Корыто кормит свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесой кажется. К счастью, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природой, оыучки с лаптями для выхода. Тут видна, — продолжает Радищев, — алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. Звери алчные, пьяницы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли — хлеб и воду, но и самый свет... Жестокосердный помещик, посмотри на детей, тебе подвластных. Они почти наги, От чего? Не ты ли росших в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? Едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе ненадобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, но пред судией, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмезди-ем.» Едва ли подобный вопль был результатом сентиментального самовнушения, здесь чувствуется любовь сердца, возмущение действительностью. Эта действительность совершенно не соответствовала той идиллии, которую рисовали князь Щербатов и его единомышленники.


Оцените книгу: 1 2 3 4 5