Название: Педагогическая антропология - Бим-Бад Б.М.

Жанр: Педагогика

Рейтинг:

Просмотров: 854


Психологическое образование, дающее глубокое проникновение в природу и сущность человека, как и философско-антропологическое, все же совершенно необходимо для улучшения дел человеческих. Новым поколениям важно понять амбивалентность человеческой природы, антиномичность сознания, борьбу мотивов, чтобы они смогли противостоять многоликому злу.

Пока что науку жизни, межличностных отношений и сопротивления злу люди постигают по анекдотам, песенкам, пословицам и поговоркам. Результат — предрассудки, предубеждения, qui pro quo, дезориентация в мире, случайное и ошибочное самоопределение. В школе учат чему угодно, но только не науке и искусству достойно выстоять в мире зла, среди моря зла, победить, оставаясь человеком.

Нейтрализует и прекращает зло только согласие, договор. Для профилактики и изживания зла необходимо совместное действие.

Надобно учить самому нужному из всех искусству — сопротивления злу ненасилием.

V

 

При нынешнем положении дел сыну нашего века нужны законы и установления, которые обуздывали бы его, не губя, вели, не подавляя. Ему нужно разумное общество, а не анархия, в пучину которой он ввергнут собственной гордыней и безграничной властьюгосударства. Отмена смертной казни поможет нам продвинуться на пути к такому обществу.

Крайняя суровость наказания попустительствует преступлению, вместо того чтобы карать его. Смертная казнь не смутит того, кто не знает, что совершит убийство, решается на него в один миг и готовится к злодеянию в лихорадке или одержимый навязчивой идеей. Не останавливает она и того, кто, отправляясь выяснять отношения, берет с собой оружие, чтобы припугнуть неверную возлюбленную или соперника, и применяет его, сам того не желая или думая, что не желает. Смертная казнь не может устрашить человека, чье преступление не только вина, но и беда. Эта мера большей частью бессильна.

Кого надеемся мы напугать угрозой тайного наказания? Тех, кто в час казни еще спят и не видят великого назидания собственными глазами, а в час поспешного захоронения еще будут завтракать и узнают о свершившемся правосудии (если, конечно, читают газеты) из слащавой заметки, которая растворится в их памяти. А ведь среди этих миролюбивых созданий больше всего будущих убийц. Многие из этих порядочных людей — преступники, пока не осознавшие себя таковыми. Подавляющее большинство убийц не подозревали, бреясь утром, что вечером совершат убийство. Для пущего назидания, ради безопасности нации не следует ли потрясать отрубленной головой перед всеми гражданами, когда они бреются по утрам? Увы, никто этого не делает. Государство маскирует казни и утаивает их свидетельства. Следовательно, оно не верит в назидательность наказания. Преступника убивают потому, что так делали веками. Закон применяется без толкования его, и наши осужденные умирают во имя теории, в которую не верят их судьи и палачи. Если бы те верили, сие было бы известно, а главное — заметно: ведь тогда казнили бы публично.

Публичная казнь пробуждает садистские инстинкты, порождающие новые преступления, в свою очередь чреватые непредсказуемыми последствиями, а также рискует вызвать гнев и отвращение общественности. Поставить казни на конвейер, как делается у нас сегодня, было бы куда труднее, если бы каждая воплотилась в сознании людей в живую картину. Того, кто сейчас попивает свой кофе, читая о «приведении приговора в исполнение», стошнило бы от малейшей подробности.

Да и как может общество поверить образчику назидания, если он не способен отвести угрозу преступления, если его предположительный эффект не ощутим.

Устрашает ли она ту породу закоренелых преступников, на которых якобы рассчитана? Мало вероятно. Можно прочесть у Кёстлера, что во времена, когда карманных воров в Англии публично казнили, их коллеги преспокойно занимались своим ремеслом в толпе, окружавшей эшафот. Английская статистика начала века показывает, что из 250 повешенных 170 сами присутствовали на одной—двух казнях. Еще в 1886 г. из 167 приговоренных к смерти заключенных бристольской тюрьмы 164 видели по меньшей мере одну казнь. Запугивание действует на робких людей, не способных отважиться на преступление, но не влияет на тех, кого следовало бы окоротить.

Однако нельзя отрицать — люди боятся смерти. Лишение жизни — это, конечно, высшая кара, она должна вызывать у них предельный ужас. Страх смерти, исходящий из темных глубин души, опустошает человека. Законодатель имел основания думать, что его закон давит на один из самых мощных рычагов человеческой природы. Но закон всегда проще природы. Когда он пытается подчинить себе слепое подсознание, то оказывается не в силах низвести сложность жизни до своего уровня.

Страх смерти действительно очевиден, но очевидно и то, что ему не дано победить иные страсти, терзающие человека. Бэкон был прав: любая, даже самая слабая страсть противостоит страху смерти. Месть, любовь, честь, боль, какой-нибудь страх могут одержать верх. Неужели алчность, ненависть, ревность слабее любви к человеку, к родине, порыва к свободе? На протяжении веков смертная казнь — нередко вкупе с дикарской утонченностью — была призвана противодействовать преступлению, однако преступление оказалось живучим. Почему? Потому, что страсти, раздирающие душу человека, не являются, как того хочет закон, константами в состоянии равновесия. Это переменные силы, умирающие и возрождающиеся поочередно, беспрестанные их отклонения от нулевой отметки суть основа жизни духа: так колебания электрического поля приводят к возникновению тока. Вообразим серию колебаний, от желания до апатии, от решимости до безысходности, которые мы все испытываем за день, увеличим их число до бесконечности, — и мы получим представление о безграничности человеческой психики. Эти отклонения обычно слишком нестабильны, чтобы одна сила возобладала над прочими. Правда, иногда она ломает все преграды, полностью овладевая сознанием, и уже никакой инстинкт, даже инстинкт самосохранения, не может противостоять тирании этой неукротимой силы.

Смертная казнь могла бы устрашать, будь человеческая природа иной, столь же устойчивой и ясной, как сам закон. Но она не такова. Как ни удивительно это для людей, не сумевших проникнуть в ее тайну, злоумышленник в большинстве случаев, убивая, сознает свою невиновность. Всякий преступник до суда оправдывает себя. Если совершенное им убийство и не «закономерно», то, по крайней мере, он — жертва обстоятельств. Он ни о чем не думает и ничего не предполагает, а если думает, — значит, предполагает только снятие с себя вины, полное или частичное. Может ли он бояться того, что считает весьма маловероятным? Смерти он станет бояться после суда, но не перед самим преступлением. Итак, чтобы закон устрашал, убийце нельзя оставлять ни единого шанса, закон должен быть безжалостным, исключать смягчающие обстоятельства. Кто из нас посмеет этого требовать?


Оцените книгу: 1 2 3 4 5