Название: Педагогическая антропология - Бим-Бад Б.М.

Жанр: Педагогика

Рейтинг:

Просмотров: 855

Человеческий род на первой стадии цивилизации представлял собой общество с небольшим числом людей, существовавших охотой и рыболовством, обладавших примитивным искусством изготовлять оружие и домашнюю утварь, строить или копать себе жилища. Но люди уже владели языком для выражения своих потребностей и небольшим числом моральных идей, лежавших в основе общих правил их поведения. Живя семьями, они руководствовались общепринятыми обычаями, заменявшими им законы, и имели даже несложную форму правления.

Трудность борьбы за существование, вынужденное чередование крайнего утомления и абсолютного отдыха не позволяли человеку располагать досугом, при котором он мог бы обогащать свой ум новыми сочетаниями идей. Таким образом, прогресс человеческого рода должен был быть тогда очень медленным.

Между тем средства существования, получаемые от охоты, рыболовства, плодов непосредственно от земли, заменяются пищей, доставляемой животными, которых человек приручил, умеет сохранять и размножать. К скотоводству затем присоединяется примитивное земледелие: человек не удовлетворяется более плодами или растениями, которые он находит, он научается из них создавать запасы, собирать их вокруг себя, сеять или разводить и содействовать их воспроизведению при помощи обработкиземли.

Собственность, которая первоначально ограничивается собственностью на убитых животных, оружие, сети, домашнюю утварь, распространяется сначала на стада, а затем на землю, которую человек распахал и обрабатывает. Со смертью главы эта собственность, естественно, переходит к семье. Некоторые владеют излишками, поддающимися сохранению. Если излишки значительны, они порождают новые потребности. Если они выражаются в одном предмете, то испытывается недостаток в другом.

Тогда в силу необходимости появляется обмен. С этого момента моральные отношения усложняются и умножаются. Большая безопасность, более обеспеченный и постоянный досуг позволяют человеку предаваться размышлению или, по крайней мере, системному наблюдению. У некоторых входит в привычку обменивать часть своего излишка на труд, благодаря чему они сами освобождаются от труда. Таким образом создается класс людей, время которых не целиком поглощено физическим трудом и желания которых распространяются за пределы их примитивных потребностей.

Приобретенные идеи сообщаются быстрее и вернее упрочиваются в обществе. Занимается заря просвещения.

Промышленность пробуждается. Ремесла распространяются и совершенствуются.

Более развитые, более частые, более усложнившиеся отношения, которые тогда устанавливаются между людьми, вызывают потребность в письменности. И последняя была изобретена. Первоначально она, по-видимому, носила характер настоящей живописи, уступившей место условной живописи, которая изображала только характерные черты предметов. Впоследствии, по типу метафоры, которая уже практиковалась в разговорном языке, изображение физического предмета выражало отвлеченные идеи.

Тогда письменный и разговорный язык становятся достоянием человечества. Необходимо было изучить и установить между ними взаимную связь. Это сделали гениальные люди, вечные благодетели человечества, имена которых и даже отечество никогда не будут преданы забвению.

Они заметили, что все слова какого-либо языка были только сочетаниями чрезвычайно ограниченного количества первичных звуков, достаточных для образования почти бесконечного числа различных сочетаний. Видимыми знаками обозначались не идеи или слова, которым они соответствовали, но простейшие элементы, из которых составлены слова.

С тех пор стала известной азбука; небольшое число знаков удовлетворяло потребность в письме, так же как небольшое количество звуков — потребности разговорного языка. Письменный язык был таким же, как и разговорный, необходимо было только знать и уметь образовать эти немногочисленные знаки. Этот последний шаг обеспечил величайший прогресс человеческого рода.

Эту стадию развития между первой ступенью цивилизации и той ступенью, на которой мы видим еще людей в диком состоянии, прошли все исторические народы.

Между началом исторического периода и веком, в котором мы живем, между первыми племенами и современными нациями существует непрерывная цепь народов. Они то сами достигали новых успехов, то просвещались под влиянием более культурного народа и передавали приобретенные знания другим.

II

Прогресс просвещения связан с прогрессом свободы, добродетели, уважения к естественным правам человека.

В политических науках есть ряд истин, которые, в особенности у свободных народов (т.е. в некоторых поколениях у всех народов), могут быть полезны только тогда, когда они общеизвестны и общепризнаны. Таким образом, влияние прогресса этих наук на свободу, на благополучие наций должно в некотором роде измеряться количеством этих истин, которые благодаря элементарному образованию становятся общедоступными. Таким образом, всегда возрастающий прогресс образования, связанный с неизбежным прогрессом этих наук, служит нам порукой в улучшении участи человеческого рода, которое может рассматриваться как безграничное, ибо пределами его могут быть только границы этого двойного прогресса.

Если бы наш век ощущал себя упадочным, он считал бы прошлые века выше себя, он уважал бы их, восхищался ими, почитал бы принципы, ими исповедуемые. Он держался бы открыто и твердо старых идеалов, хотя сам и не смог бы их осуществить. На деле мы видим обратное: наш век глубоко уверен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что ему творить.

Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, большими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи, наш век ведет себя, как самый убогий из всех: плывет по течению.

Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуверенность, уживающиеся в душе поколения. Поневоле вспомнишь то, что говорили о Филиппе Орлеанском, регенте Франции в детстве Людовика XV: у него есть все таланты, кроме одного — умения ими пользоваться.

Прежним векам, твердо верившим в прогресс, многое казалось уже невозможным. Теперь все снова становится возможным, и мы готовы предвидеть и самое худшее — упадок, варварство, регресс. Такое ощущение само по себе неплохой симптом. Это значит, что мы вновь вступаем в ту атмосферу неуверенности, которая присуща всякой подлинной жизни; что мы вновь узнаем тревогу неизвестности, и мучительную, и сладостную, которой насыщено каждое мгновение, если мы умеем прожить его сполна. Мы привыкли избегать этого жуткого трепета, мы старались успокаивать себя, всеми средствами заглушать в себе предчувствие глубинной трагичности нашей судьбы. Сейчас мы вдруг растерянно сознаем свою полную неуверенность в завтрашнем дне. И это отрезвление благотворно для нас.