Название: География мирового хозяйства

Жанр: Экономика

Рейтинг:

Просмотров: 2816

Эволюция сельского хозяйства умеренной зоны европы: от регионального к глобальному

Ранний этап развития. Закат рабовладельческих империй в Средиземноморье означал и упадок их периферии, что в последующем было усугублено падением Византии. На юго-западе Азии и в Северной Африке политическая власть перешла к кочевникам и их оседавшим потомкам, которые в общем пренебрежительно относились к земледелию и не заботились об обеспечении его воспроизводственного цикла, что требовало постоянного внимания к ирригационным сооружениям. В распоряжении, например, хлебопашцев Магриба (Тунис, Алжир, Марокко) остались лишь узкие полосы земель вдоль побережья и труднодоступные участки в глубине горных массивов, а сами земледельцы были низведены до положения крепостных, плохо вознаграждаемых за свой труд и лишенных каких-либо надежд.

Главный очаг сельскохозяйственного производства начинает формироваться в более северных по отношению к Средиземноморью областях европейского континента. Этот многовековой процесс стал определяющим в судьбах мировой экономики и глобальной цивилизации и заслуживает потому специального рассмотрения. Перемещение центра земледелия в менее теплые и, казалось бы, не самые благодатные края даже на раннем этапе не было следствием простого заимствования аграрных достижений античного Средиземноморья, ибосельское хозяйство в умеренном поясе Европы пошло почти сразу самобытным путем. Показательно, что кельты, в древности широко расселенные на территории к северу и западу от Альп, изобрели и применили железный плуг задолго до появления его у греков и римлян, которым было достаточно сохи для обработки сухих мягких почв.

Затерянные в лесах племена длительный исторический период оставались разрозненными и не зависели от единой административной воли, но одновременно они не располагали достаточной силой, чтобы в массовом порядке использовать труд рабов. В условиях господства чисто экстенсивных форм хозяйства земледельческая община нуждалась в обширных площадях угодий для своей жизнедеятельности, но это обстоятельство способствовало также рыхлости и аморфности ее внутренней структуры. Это привело к весьма быстрому распаду больших семей, в связи с чем открылись возможности для превращения пахотных наделов в отчуждаемую частную собственность малой семьи. Тем самым безмерно повысилась личная заинтересованность земледельца в совершенствовании производства и возникли перспективы, как свидетельствует исторический опыт, для мощного прогресса также в социально-общественной сфере.

В итоге в сельском хозяйстве умеренного пояса Европы наиболее наглядно проявилась эволюция систем земледелия, выступающих как обобщенное выражение сложившегося в определенных историко-географических условиях способа использования территории (хотя в сельскохозяйственной литературе понятие «система» часто охватывает лишь набор агротехнических мероприятий, осуществляемых эмпирически или на базе какого-либо агрономического учения). Аграрное освоение территории умеренной зоны Европы происходило прежде всего за счет расчистки земель от лесов, в первую очередь хвойных, тогда как сырые дубравы на низменностях сводились последними.

Подсечно-огневая система сохранялась в Европе на протяжении столетий, хотя, видимо, там никогда не господствовала в той степени, как в постоянно влажных тропиках. Еще в начале XX в. подсеки не были редкостью в скандинавских странах и в северных районах России: например, в бывшей Олонецкой губернии (Карелия) в ряде уездов еще до 2/3 посевов концентрировались тогда на подсечных участках.

Переложная система основывалась на временной залежи, или перелоге, как на главном средстве восстановления утраченного плодородия почвы. Вместе с тем она означала сознательное намерение снова занять землю под посевы после ее отдыха и влекла за собой изменения природных ландшафтов после выжигания лесов и более широкое применение тяглового скота, преимущественно волов. Новая система, которую можно рассматривать как частный случай залежного земледелия, не привела к заметным сдвигам в агропроизводстве, в чем, вероятно, и не было особой нужды: при ее распространении на раннем этапе средневековья (V—VI вв.) города, а вместе с ними ремесла и торговля в Европе пришли в глубокий упадок и для денег почти не осталось места. И, следовательно, отсутствовала сколько-нибудь значительная потребность в товарной сельскохозяйственной продукции, тем более что городские жители тоже занимались главным образом земледелием, особенно активно выращивая разнообразные огородные культуры.

Именно последующее возрождение в Европе городской жизни дало импульсы для внедрения паровой системы, складывавшейся на протяжении длительного периода — примерно с VII по XVIII в. В двухпольном хозяйстве площади под посевами и паром равны, так как они ежегодно чередуются. Однако доминировать стало трехполье, при котором на каждом участке практиковался следующий севооборот: озимые зерновые хлеба (пшеница или рожь); яровые (ячмень или овес, горох или бобы, или же смешанные посевы зерновых); чистый пар. В данной связи классик русской агрономии А.В.Советов подчеркивал: «Форма трехпольной системы, как исключительно хлебной, несовместима с требованиями растений нехлебньгх». Поэтому сколь ни элементарны были потребительские запросы населения, их нельзя было удовлетворить лишь за счет полевого клина. Отсюда — сохранение и даже усиление весомости приусадебных земель, отводимых прежде всего под овощи и некоторые специальные культуры (в России, например, под коноплю, которая нуждалась в хорошо унавоженной почве и служила важным сырьем для получения растительного масла и изготовления веревок и грубых тканей).

Смена систем земледелия не представляет собой однонаправленного процесса. Случалось и попятное движение, как это прослеживалось при колонизации Сибири русскими крестьянами в XVI— XVIII вв., хотя чаще у них наблюдалось использование разных систем на одной и той же территории: переложной, двухпольной и трехпольной, отличавшейся, однако, недостаточной четкостью и законченностью. Отсюда не вытекает прямолинейный вывод, что земледелие за Уралом было примитивным, неразвитым, стоявшим на более низком уровне, чем в европейских областях страны. Ибо география каждой системы земледелия определяется в первую очередь теми условиями, в которые поставлен хлебопашец, и уже первые поколения переселенцев из северорусской деревни, пришедших в Сибирь с превосходным знанием трехполья, убедились в трудностях его внедрения в местных условиях (в частности, поля были сильно заражены сорняками, с которыми тогда можно было бороться только применяя залежную систему).

Общая же линия изменений в европейском сельском хозяйстве, особенно с началом промышленной революции в Англии в XVIII в., оказалась выраженной вполне определенно: повышение интенсивности использования земли, или, иначе, увеличение демографической емкости территории. По мнению выдающегося российского демографа Б.Ц.Уралниса, средний урожай подсеки примерно в 1,5 раза превосходил таковой в двухпольном хозяйстве. Однако на прежний подсечный участок возвращались лишь через многие годы, так что кормиться с единицы площади было в состоянии впятеро меньше людей, чем при двухполье. Переход к трехпольной системе поднял уровень сборов благодаря введению озимых посевов: они приносят продукции на 20—30\% больше, чем яровые зерновые, и, следовательно, средняя урожайность хлебов в целом стала на 10— 15\% выше. По этой причине генерал-губернатор Пермского и Тобольского наместничества требовал в 1784 г. от всех земских судов: «...каждого хозяина обязать рожь сеять не токмо ярицею, но и на озимовом поле: чего наиболее наблюдать за теми из сельских жителей, у которых озимей не посеяно».

Факторы дальнейших перемен. Развитие общества и его производительных сил потребовали существенного прогресса в сельском хозяйстве. Прежде всего возникла нужда в дополнительной тягловой силе, что было достигнуто постепенным вытеснением, начиная с Х в., лошадью как рабочим животным менее производительных волов (хотя пахота на них оставалась в той же Англии обычной практикой вплоть до XVII в.). Скот в растущем количестве содержался также ради навоза, который в ряде областей, в том числе российских, ценился дороже собственно животноводческой продукции. Не исключено, что достигнутое в Западной Европе органическое сочетание земледелия с животноводством, чему способствовали климатические условия, стало одним из важных элементов динамичного развития ее агропроизводства. Это утверждение все же не бесспорно: в Индии, например, издревле тоже существовало пашенное земледелие, которое опиралось на многочисленное поголовье рабочего скота, но накопление новых качеств в самом агропроизводстве происходило крайне медленно. Свидетельством тому служил застывший на века уровень урожайности. Можно предположить, что прогрессивная трансформация европейского сельского хозяйства совершалась в большой мере под давлением внешних для него сил.

Так, в Нидерландах уже с XV в. общество приобретает городской характер, что и обусловило дальнейший вектор хозяйственного развития страны, а вскоре на тот же путь встала Англия, а затем и многие другие страны Европы. Видимо, принципиальное своеобразие ситуации на континенте заключалось именно в том, что города и привязанные к ним сектора экономики начали предъявлять растущий платежеспособный спрос на аграрную продукцию. Уже в первой половине XVII в. в Нидерландах вокруг Амстердама, Утрехта, Роттердама, Гааги возникали поселки с садами и загородными дачами. По мнению голландских исследователей, это не только привнесло в сельскую местность капитал и увеличило потребление аграрных продуктов, но и ускорило также проникновение в деревню городской культуры и духа предпринимательства. Вместе с тем, гильдии ремесленников, опираясь на поддержку государственной власти, энергично противились распространению промышленных промыслов вне урбанизированной среды. Тем самым искусственно суживалась сфера деятельности крестьянских хозяйств и попутно усиливалась их зависимость от внутреннего и внешнего рынков, выход на которые был облегчен наличием разветвленной сети водных путей.

В XVIII в. почти ни в одной голландской провинции не наблюдалось преобладания земледелия в экономике, причем в богатых областях страны жизнь стала слишком дорога, чтобы стоило заниматься малодоходным хлебопашеством (вспомним для контраста положение в Китае, где забота о производстве продовольствия всегда и повсюду была первоочередной). За счет собственного урожая Нидерланды получали не более 10\% нужного им зерна. Оправдывали себя прежде всего специальные культуры, как-то табак или дающая краситель марена, и успешно развивавшееся луковичное цветоводство, особенно разведение тюльпанов, поскольку хорошо выдерживающие перевозки луковицы начали сбывать в Англию, Францию, Испанию и Италию. Расширилась также площадь под плодовыми насаждениями, тогда как, например, в соседней Германии вплоть до XIX в. в крестьянских усадьбах фруктовых деревьев почти не имелось. На севере Нидерландов на передний план выдвинулось животноводство, и сливочное масло и сыры все больше предназначались для экспорта.

Радужную картину могут дополнить ссылки на удачную мелиорацию крупных заболоченных массивов и упорную борьбу за землю с морем. Разумеется, даже для столь небольшой территории, как Нидерланды, делать обобщения надо с осторожностью: в более отсталой заболоченной области Дренте (на границе с Германией) еще в XVI—XVII вв. выращивали преимущественно рожь и гречиху, а из рыночных культур лишь лен, а при освоении болот применялась огневая система. Однако главное внимание надо обратить на следующее принципиальное обстоятельство: богатство страны, обеспечившее Нидерландам столь мощные позиции на экономической карте мира в XVII в., были накоплены за счет торговли, в том числе посреднической, и судоходства при относительной слабости собственной продовольственной базы. Отсюда недооценка основополагающей значимости сельского хозяйства: показательно, что насколько голландская научная литература того периода была обильна трудами о коммерции, налогах и финансовых вопросах, настолько же она была бедна публикациями по земледелию и животноводству. А именно слабость зернового хозяйства оказалась, видимо, тем уязвимым звеном и в общеэкономической структуре Нидерландов, которое помешало им, несмотря на широкие торговые связи, выдержать в XVII в. жестокое соперничество с Англией.

Позднее А.Смит дал этому теоретическое объяснение. Учитывая, что первейшая жизненная потребность человека — питание, знаменитый шотландец сформулировал тезис, что основой народного богатства служит процветающее сельское хозяйство и только в таком случае может успешно протекать индустриализация. Лишь при высокоразвитой промышленности становится выгодным для страны вывоз товаров на внешние рынки. Речь идет о «естественном», по А.Смиту, порядке вещей, с наибольшей полнотой реализовавшемся в США, которым ученый предрек великое будущее.

Вряд ли указанный ход событий обязателен для XX в., но экономическая история Англии в период, предшествовавший промышленной революции, этот тезис подтверждает. Агрикультура в стране отнюдь не застопорилась на трехпольной системе. Причин тому было несколько. Британские географы отмечают, что к началу XVII в. окрепли торговые сношения с континентом, особенно с Фландрией (куда сбывалась шерсть), чему главным образом и следует приписать появление на Британских островах новых культур и новых видов скота, а также более совершенных сельскохозяйственных орудий. Именно в это время, по-видимому, были привезены и привились турнепс, хмель и многие виды наиболее распространенных овощных растений — кочанная и цветная капуста, морковь, пастернак, ряд видов фруктовых деревьев. (Справедливости ради отметим, что диффузия сельскохозяйственных культур, ставшая масштабной после Великих географических открытий, происходила и в более ранние исторические периоды и не только в Европе: например, в средние века в странах Магриба начали возделываться занесенные с Востока рис, сахарный тростник, индиго и другие красящие растения.) Особенно важную роль сыграло заимствование клевера и других бобовых трав, которые, во-первых, в состоянии обогащать почву азотом и, во-вторых, могут служить зимним кормом для скота, хотя при старой системе, когда после уборки урожая по жнивью пускали пастись животных, это было невозможно.

Отсюда в Англии возникла потребность в огораживании, которое проходило в два этапа: в конце XV в.—начале XVI в. ради пастбищ для овец и в XVIII в. для снятия барьеров на пути интенсификации агрикультуры. В советской литературе этот процесс оценивался преимущественно с моралистских позиций и на задний план отодвигалась его прогрессивная экономическая сущность. Она заключалась в разрушении общинной формы землепользования, которая сдерживала развитие частной инициативы, тем более сильной, что уже к концу XIV в. в стране фактически исчезла крепостная зависимость. Это способствовало освоению новых лесных массивов и развертыванию крупных дренажных работ на юго-востоке Англии, в которой в конце XVII в. земли сельскохозяйственного пользования составили, видимо, около половины всей ее площади. Примечательно, что в Испании гильдия овцеводов в обмен на их право свободно мигрировать со своими стадами по стране обеспечила корону надежным источником дохода, подобно тому, как это было на первом этапе огораживания в Англии, где торговля шерстью тоже составляла основу налоговых поступлений. Однако испанская экономика не получила стимулов к развитию, так как гильдия создала препятствия для утверждения прав земельной собственности и подъема агрикультуры.

Переход к плодосмену. Нарождавшиеся дополнительные запросы экономики Англии требовали введения в производство новых культур, каковыми стали картофель, сахарная свекла, подсолнечник, табак и др. Но удовлетворение возникших нужд наталкивалось в рамках трехполья на трудности, которые удалось преодолеть только благодаря созданию плодосменной системы земледелия. Ее ранний вариант, получивший название норфолкской системы, означал отказ от пара и приход четырехполья. В первый год производилась пшеница, во второй — корнеплоды, особенно турнепс, служащий зимним кормом прежде всего для овец, на третий — опять зерновая культура, например, ячмень, и на четвертый — бобовая (клевер), давшая возможность восстанавливать плодородие почвы перед посевом пшеницы на следующий год.

Переход к плодосмену был революционным событием в земледелии, знаменовавшим отказ от пара, который сопровождал европейскую пашенную агрикультуру на протяжении всей ее истории. (Замечательный римский поэт Вергилий писал о поле: «Также терпи, чтобы год отдыхало под паром, чтоб укрепилось оно, покой на досуге внушая».) Плодосмен означал перерастание чисто зерновых хозяйств в смешанные с развитым на базе включения в посевной клин корнеплодов и бобовых трав животноводством. Закономерно, что Англия стала славиться улучшенными породами коров и свиней. Норфолкская система, приведшая к увеличению применения удобрений и улучшению качества обработки почвы, позволила начать широкое возделывание технических пропашных культур. Но главным достижением, по мнению специалистов, стал решительный подъем урожайности хлебов: например, по пшенице до 13—13,5 ц/га, что вдвое превышало уровень, характерный для трехполья, причем наибольшая роль в этом росте принадлежала клеверу. Именно благодаря норфолкской системе Англия превратилась в крупного экспортера зерна, каким она оставалась в течение первой половины XVIII в., пока рост населения и развитие пищевой индустрии не потребовали на внутреннее потребление всего продовольствия, производимого в стране.

С конца XIX в. активное использование минеральных туков еще более «раскрепостило» плодосмен и сделало бозможными разнообразные вольные севооборота. Однако следует подчеркнуть, что картину его географического распространения нельзя рассматривать в отрыве от социальных и природных условий Европы. Передовые российские агрономы отчетливо сознавали достоинства норфолкской системы, но она не нашла в нашей стране широкого применения. Центры тогдашних прогрессивных течений в сельском хозяйстве — Вольное экономическое общество в Санкт-Петербурге и Московское общество сельского хозяйства с его «Земледельческим журналом» — были заняты, как отмечал видный экономист и историк П.И.Лященко, исключительно проповедью плодосмена. В Нечерноземной зоне России это выливалось преимущественно в травосеяние и в переход к животноводческим отраслям агропроизводства. Однако к 40-м гг. XIX в. интерес помещиков к «плодоперемению» и к интенсивным направлениям хозяйства упал, так как применять систему в условиях крепостного права оказалось невозможным.

К тому же в ряде областей России сохранялись по-прежнему хорошие возможности стихийной экстенсивной колонизации новых земель, а в некоторых других, особенно в менее страдавших от крепостного строя степях, климат слишком засушлив, чтобы можно было обойтись без пара. Примечательно, что еще 30—40 лет назад в Советском Союзе велись острые дискуссии о том, нужен ли в его главных житницах, болезненно ощущающих дефицит атмосферных осадков, чистый пар или предпочтительнее занимать пашню вместо него пропашными культурами, чтобы она не пустовала. Жизнь показала, что если гербициды хотя бы теоретически позволяют обходиться без паров в борьбе с сорняками, то влагонакопление в почве под посевы хлебов будущего года обеспечивается на неполивном клине только паром.

Развитие европейского сельского хозяйства, особенно на западе континента, протекало на протяжении средних веков в относительно замкнутом региональном пространстве. Еще в позднее средневековье океанические перевозки оставались скудны по набору аграрных товаров и крайне скромны по объему, поскольку сводились к естественным красителям и пряностям (в основном с Молуккских островов), которые тогда при отсутствии холодильных устройств были чрезвычайно ценны как консерванты. В XVII в. статьями мировой торговли становятся сахар, табак, рис, хлопок, что отражало ее начавшийся заметный рост.

Шире были внутриконтинентальные связи, но они по нынешним меркам тоже носили ограниченный характер. Например, первое венецианское судно прибыло во фландрский порт Брюгге лишь в XIV в. Главной меридиональной трассой служил Рейн, но на нем в том же XIV столетии были воздвигнуты 64 заставы для сбора пошлин. Еще меньше товаров доставлялось по сухопутным дорогам: например, через альпийский перевал Сен-Готард ежегодно транспортировалось около 1250 т грузов. Поэтому можно с уверенностью утверждать. что территориальная дифференциация сельского хозяйства, которая сложилась под влиянием прежде всего природных факторов, была слабо нацелена на использование преимуществ разделения труда между аграрными районами. Каждый из них мало зависел от остальных, не будучи ориентирован на внешние торговые контакты.

Агропроизводство Европы в период становления мирохозяйственных связей. Картина начинает кардинально меняться с эпохой Великих географических открытий, за которой последовала промышленная революция с ее масштабными техническими достижениями. Какие же территориальные сдвиги в земледелии и животноводстве, вызванные этими двумя выдающимися переворотами в жизни человечества, следует признать наиболее важными?

Прежде всего речь пойдет о миграциях сельскохозяйственных культур. Хотя по мнению крупного специалиста по этому вопросу П.М.Жуковского, «почти все современные культурные растения были одомашнены еще за несколько тысяч лет до нашей эры», многие из них в своем распространении не вышли за традиционные региональные рубежи. В результате широкое знакомство европейцев с такими культурами Нового Света, как кукуруза, картофель, гевея, какао, табак, томаты, решительно видоизменяет отраслевую географию сельского хозяйства и вместе с тем становится явлением, далеко выходящим по значению за чисто отраслевые пределы. Говорили, например, что в XVIII в. «картофель утроил население Ирландии», подчеркивая, что внедрение на острове этой высокоурожайной культуры, дающей исключительно дешевые растительные калории, обеспечило бурный демографический рост. Одновременно сильная зависимость продовольственного баланса территории от одной культуры привела в 1739—1741 гг., когда картофель замерз в земле, к голоду, который принес смерть не менее 400 тыс. человек, или примерно 17\% всего населения Ирландии.

В Новом Свете, где из злаков раньше, до прихода европейцев, возделывались только кукуруза и почти все виды домашнего скота отсутствовали, сельскохозяйственные сдвиги были еще куда более радикальными. Причем началось целенаправленное использование агриприродных особенностей низких широт. Оно осуществлялось двумя основными путями. Первый из них состоял в организации создаваемого европейским капиталом плантационного производства с привлечением местной или завозимой из других тропических областей рабочей силы. Таким образом возникли плантации кофе, чая, сахарного тростника, индиго, табака, хлопчатника, каучуконосов и многих других культур, специализация на которых поныне определяет экономическое лицо ряда развивающихся стран, в первую очередь малых.

Другой путь заключался в приобретении этих и других продуктов тропического и субтропического земледелия у местного населения. В таких случаях применялись как поощрительные, так и насильственные меры. Например, в Индонезии в 30-е гг. XIX в. голландцы ввели так называемую систему «принудительных культур», по которой яванские крестьяне должны были на части своей земли производить многие из выше названных пищевкусовых и технических культур и либо покрывать ими свои земельно-налоговые обязательства, либо продавать эту продукцию колониальным властям по низким ценам.

Следствием усиления рыночной ориентации туземного сельского хозяйства стало увеличение зависимости соответствующих областей от импорта продовольствия. Это привело к формированию новых рисопроизводящих очагов в Юго-Восточной Азии, где на влажных низменностях в бассейнах Иравади, Менама и Меконга стали осваиваться целинные земли. В результате регион превратился в главный мировой центр экспорта риса, что в свою очередь усугубляло географическое тяготение плантационного хозяйства к Юго-Восточной Азии.

Однако наиболее впечатляющий рост производства продовольствия в мире произошел в областях умеренного и отчасти субтропического климата в Северной и, в меньшей мере, в Южной Америке, а также в Австралии. Возникшее там фермерское хозяйство стало активно вывозить в европейские страны ту аграрную продукцию, которую раньше они производили для себя. В одних случаях оказалось невозможным конкурировать с дешевыми заморскими товарами, а в ряде других в Европе для функционирования в прежнем объеме экстенсивных отраслей, например, шерстного овцеводства, уже не оставалось и свободных территорий.

Весомую роль в развертывании перевозок аграрных грузов сыграл резкий прогресс не только морского, но и сухопутного транспорта, выразившийся прежде всего в массовом строительстве железных дорог. Именно они освободили складывающиеся сельскохозяйственные районы от тяготения к приморским зонам и ослабили относительное преимущество последних.

За океаном развивались производственные системы, делающие упор на достаточно экстенсивные отрасли и максимизацию выхода продукции прежде всего на единицу затраченного труда, а не на единицу площади. Такое положение означало, что на колонизируемых землях дефицитным фактором выступает рабочая сила. Это способствовало формированию специализированного, простого по своей отраслевой структуре агропроизводства, так как облегчалась организация сбыта продукции, что является сложной задачей, например, при плодосмене, когда крестьянин сталкивается с проблемой реализации многих видов сельскохозяйственных продуктов. Добавим, что аналогичного типа узкоотраслевые районы возникли и на степных просторах европейской части России, где было создано крупное экстенсивное производство зерна, главным образом пшеницы, которая стала доминировать на хлебном рынке Западной Европы.

Тем самым завершается сложный процесс формирования аграрного пространства, начавшийся с переходом от бродячего образа жизни к оседлому, когда маршрутное, или линейное, осознание территории преобразуется в радиальное. Оседлый земледелец стал представлять себе пространственную протяженность в виде концентрических кругов, затухающих к горизонту.

Хорошо выраженное применительно к единичному крестьянину и его двору тяготение огородов, обильно унаваживаемых и тщательно обрабатываемых, к приусадебным землям и все более экстенсивное использование пашни по мере возрастания удаленности полей от деревни ведут к кольцевому по отношению к ней рисунку расположения угодий. В дальнейшем, как показал И.Тюнен, сходная картина размещения сельского хозяйства в виде колец с разной интенсивностью производства складывается вокруг городов, стягивающих аграрную продукцию окрестных сельских местностей. И, наконец, концентром потребления аграрных товаров в масштабе континента, а затем всего мира становится вырвавшаяся вперед в своем экономическом развитии область Европы, примыкающая к проливу Па-де-Кале и соседствующей с ним части Северного моря.

С удалением от этой области интенсивность рыночной агрикультуры снижается. Аргентинская Пампа, в которой сначала господствовало пастбищное разведение крупного рогатого скота, а затем зерновое хозяйство и овцеводство, служит тому наглядным примером, поскольку ее природные условия допускают создание явно более трудоемких отраслей (что и подтвердило начавшееся в 30-х гг. XX в. распространение технических и плодовых культур). Разумеется, «возмущения» в глобальном разрезе слишком велики, чтобы тенденция проявлялась прямолинейно и повсеместно. Происходящие в современном мире экономические сдвиги ведут к усилению полицентризма в локализации сельского хозяйства. Однако в определенной степени «кольцевая» структура географии отрасли отражает влияние главного наряду с дифференциацией территории в зависимости от соотношения тепла и влаги фактора размещения аграрного производства — дистанционного.

Вопросы

1. Какие системы земледелия исторически формировались в умеренном поясе Европы?

2. Какие внешние факторы определили процесс интенсификации европейского сельского хозяйства?

3. В чем выразилось влияние процесса экономического развития Европы на географию мирового агропроизводства?