Название: Мир культуры - Быстрова А. Н.

Жанр: Культурология

Рейтинг:

Просмотров: 857


Литература Германии в начале века выражала главные идеи Просвещения довольно робко, ей была присуща рассудочность, но во второй половине века она ярко расцвела в трудах одного из первых культурологов Европы Иоганна Гердера. Он впервые осмыслил мировую культуру как единый процесс, в котором можно выделить частные культуры различных народов, имеющие свои особенности, стадии развития и неповторимость. Ему принадлежит открытие двух принципов развития культуры — историзма и народности. Он практически первым начал рассматривать фольклор как отражение могучего разума народа, опубликовав сборник старинных песен многих народов Западной Европы. Его идеи были подхвачены культурным движением Германии, носившим название “Буря и натиск” (Sturm und Drang), куда входили такие великие умы, как Шиллер и Гёте.

Подпись: Иллюстрация к 
 У Шиллера просветительская идея сделала попытку соединить в себе разум и чувство, показать ценность и значимость эмоционального порыва, самоотверженности в любви (“Коварство и любовь”) и в борьбе за справедливость (“Разбойники”). Энергию порыва, силу горечи в оценке своего времени выражает одиниз героев драмы “Разбойники” — Карл Моор, потрясенный вероломством: “Люди! Люди! Лживые коварные ехидны! Их слезы — вода! Их сердца — железо! Поцелуй на устах — и кинжал в сердце!.. О, если б я мог протрубить на весь мир в рог восстания и воздух, моря и землю поднять против этой стаи гиен!” [331, с. 32, 33].

Еще более могучим произведением этого времени, написанным на закате эпохи, явился знаменитый “Фауст” Гёте, где сконцентрированы важнейшие направления просветительской мысли. Главный герой постоянно находится в поиске истины, отвергая мертвое знание:

 

...тот, кто мыслью беден и усидчив,

Кропает понапрасну пересказ

Заимствованных отовсюду фраз.

Все дело выдержками ограничив.

Он, может быть, создаст авторитет

Среди детей и дурней недалеких,

Но без души и помыслов высоких

Живых путей от сердца к сердцу нет.

[75, с. 28]

 

Здесь мы сталкиваемся с высочайшим уровнем философской литературы, в которой главные герои — Фауст и Мефистофель — неразрывно связаны и противоположны. Фауст несет в себе дух познания, Мефистофель — дух беспокойства, Фауст верит в человека и человечество, Мефистофель сомневается, но этот скепсис необходим — он позволяет искать и находить истину.

Именно в Германии, в литературе и философии, прозвучало в полной мере горькое понимание того, что рационализм Просвещения ограничен, что он не рассмотрел чего-то важного в мире, а события конца XVIII века только подтвердили эти мысли.

 

 

§  4  Последний парадокс эпохи

 

 

Просветители довольно рано стали и сами осознавать некоторую ограниченность своих упований на знания, разум, воспитание людей. Первоначальная убежденность в том, что, по словам Локка, “вера не может иметь силу авторитета перед лицом ясных и очевидных предписаний разума”             [ 121, т. 5, с. 7], к концу века уступает место сомнению в всесилии разума, о чем говорит Гёте: “Сумма нашего бытия никогда не делится на разум без остатка, но всегда остается какая-нибудь удивительная дробь” [там же, с. 24]. Эта реакция на рационализм времени так или иначе прорывается в направлениях художественной культуры, таких, как сентиментализм, и в предромантических тенденциях писателей и теоретиков “Бури и натиска”. Все большее место начинает занимать понимание того, что “бурный гений” Просвещения остается один против всего мира, и не напрасно Беранже называет такого человека безумцем, понимая не только величие его дела, мысли, идеи, но и его одиночество.

Критичность и самокритичность времени постепенно заводили в бездны скепсиса, явного и скрытого. Кант, критикуя саму идею логического познания мира, приходит постепенно к выводу о том, что познать возможно лишь внешние стороны мира, огромная часть существенных его сторон не доступна познанию и познается лишь при помощи веры. Так терпит фиаско рационализм. Еще более глубоким оказывается скептицизм английского философа, историка и экономиста Юма (1711—1776), сомневающегося вообще в возможности понимания мира. Реакция на рационализм проявилась и в более радикальной форме в “философии чувства и веры”, пытающейся снова оживить религиозное мировоззрение и уводящей в иррационализм, утверждающей таинство познания. На этом фоне гордые призывы просветителей к свободе, равенству и братству как к естественному состоянию человека натыкались на прямое противостояние реакционного мышления, например, у Де Сада, оправдывавшего извращения и мучительство как способ утверждения себя в мире (отсюда слово “садизм”).

Крушением если не всех, то многих надежд стала Французская революция — последний парадокс эпохи, соединившая в себе высокие помыслы и прекрасные лозунги с насилием, призыв к человечности — с бесчеловечностью и уничтожившая около двух миллионов французов, из них 600 тысяч — на гильотине. Среди последних были и один из теоретиков Просвещения Ж. А. Кондорсе (1743—1794), и гениальный химик Лавуазье (1743—1794). Бурление мысли, начавшееся на пороге эпохи Просвещения, предполагало радикальный (Руссо) и реформистский (Вольтер, Гете, Кант) пути разрешения социальной несправедливости. Революция избрала первый путь.


Оцените книгу: 1 2 3 4 5