Название: Русская культура: история и современность - Георгиева Т. С.

Жанр: Культурология

Рейтинг:

Просмотров: 3513

В последние годы русская поэзия также изменила свои пространственные границы: в них было включено Зарубежье — все три волны русской эмиграции. Напечатано еще не очень много в наших изданиях тех, кто составляет третью волну. Однако большими журнальными подборками представлены Юрий Кублановский, Бахит Кенжеев, Лев Лосев... Но главное, конечно, — явление Бродского. Сначала в журналах — едва ли не во всех сразу, а теперь уже и первыми сборниками: «Осенний крик ястреба», «Назидание», «Часть речи» (все в 1990 г.). О лауреате Нобелевской премии 1987 г. Иосифе Бродском (умер 28 января 1996 г. в США) у нас начали спорить, кажется, даже прежде, чем его внимательно прочли. У одних был заготовлен для него восторженный прием, у других — столь же решительное неприятие, вплоть до отказа ему в праве считаться русским поэтом.

Эти споры, прямо противоположные и исключающие мнение друг друга, прекрасны в одном: они свидетельствуют о том, что мы вновь оживаем, пытаясь освободиться от всего наносного, ненастоящего, «ненашего». Мы пытаемся найти... самих себя.

Россияпереживает сейчас очень интересное время, эмоционально насыщенное поисками нового, самобытного, не проторенного никем, время сомнений, попыток правдивого анализа политических событий прошлого и настоящего, а также их отражания во всех жанрах и видах русского искусства и культуры. Этот дух времени в День защиты Отечества (23 февраля 1998 г.) хорошо выразил, обращаясь к опыту прошлого, поэт А. Петров:

Даруй мне эту мудрость —

Себя пересмотреть,

перекроить...17

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

России нужна не перестройка, а преображение!

Что век грядущий нам готовит?

А. С. Пушкин.

Сейчас раздаются растерянные вопросы: «Куда же нам плыть? Где наш «золотой век»? — Мы плывем среди развалин...». Правда, мало кого волнуют «эстетические» катастрофы, которые повергают в развалины былые одобрявшиеся свыше течения — скажем, серию книг и пьес так называемой «Ленинианы» (в первую очередь здесь можно вспомнить М. Шатрова с его серией пьес, посвященных Ленину), в которых являлся чисто условный Ленин.

Но как строить? Трудно принять как достойный ответ на запросы, ожидания времени, скажем, и эксперименты молодых авангардистов в поэзии и в прозе (А. Парщиков, Дм. Пригов) и особое крыло натурализма, проповедующее незаметное милосердие «маленьких поступков» и особый стиль «серым по серому» (Л. Петрушевская, В. Пьецух). Во всех этих потоках порой нет еще многомерности и глубины реализма. Они больше говорят об отказе от социалистической мечты и распаде повествовательных структур, чем о начале нового синтеза. В основном их новаторство заключается в механическом перенесении приемов постмодернизма на русскую почву, что всегда было типично для крайнего «европоцентризма». Они в отличие от Горького, Шолохова, Булгакова, Платонова как бы боятся большой истории, опять боятся народа и жизни. А что можно построить на основе «народо-боязни»? Пока главное завоевание — возможность оценить направление движения. От утопизма и мифологизма в сознании — к контролю народной жизни над доктринами и абстракциями, от узкой сферы ориентации в культуре — к открытой системе разнородных культурных взаимосвязей, к реализму без догматических «берегов». Россия знала множество бурь и потрясений, но в самые трудные мгновения она ждала прозрения — развития русской художественной мысли.

Академик Д. С. Лихачев уподобил нашу современную культуру ручной птице, выпускаемой «из клетки», не знающей, как ей «тратить» свободу: «...и когда птицу выпускают из клетки, она сталкивается с двумя трудностями. Прежде всего у нее слабые крылышки... И второе — у нее нет корма, хотя она привыкла в клетке его иметь»1.

Где взять крепкие крылья? Как найти смелость отлететь от разрушенной клетки? Как привыкнуть жить без команды?

У Н. А. Бердяева есть интересная мысль о воздействии внешнего стеснения на пробуждение внутренней свободы инициативы в создании продуктов творчества. «Парадокс истории мысли в том и заключается, — писал он — что мысль часто бывает внутренне максимально свободной при внешней максимальной стесненности. Свобода как бы нуждается в сопротивлении. И дай Бог, чтобы, когда наступит у нас время большей внешней свободы, сохранилась у нас прежняя внутренняя свобода мысли»2.

Похоже, что эта внутренняя свобода мысли жива, и она упорно ищет пути для самовыражения. Мы являемся свидетелями рождения новых театров, новых театральных трупп. Многие из них имеют небольшие залы, иногда располагаются в подвальных помещениях. Но, как правило, у них всегда аншлаги. К таким труппам относятся и актеры Марка Розовского — в прошлом создателя студенческого театра МГУ (Московского государственного университета им. Ломоносова) — «Наш дом». Марк Розовский — из поколения шестидесятников, и его рассказ о том, как он в 1960 г. поступал на работу на радио — это не просто факт его биографии, но отблеск эпохи, в которой мы жили. Именно с этой точки зрения было бы весьма интересно с ним познакомиться.

«Меня принимал товарищ Кафтанов, и он у меня спросил: «Да, кстати, а почему вы, собственно, грек?..» Я говорю: «У меня мама — гречанка». А он говорит: «А папа у вас кто?» — «А папа — инженер!» И товарищ Кафтанов встал, вспотел, пожал мне руку и сказал: «У меня нет возражений!» Так меня приняли на работу на радио и посадили за стол напротив Володи Войновича, который долго над этой историей смеялся и потом описал ее в своем очерке про гимн советских космонавтов. Так что все — чистая правда... Но ценность этих историй — не в нашем бахвальстве, не в том, какие мы герои и как мы выжили, а все это к тому, что ничего даром не должно даваться, и свобода — тем более»3.