Название: История русского балета - Бахрушин Ю.А.

Жанр: История

Рейтинг:

Просмотров: 1472


В школе Санковская являлась лучшей ученицей. Ее учителями были: по драматическому искусству - М. С. Щепкин, а по русской словесности и истории - Н. И. Надеждин, вскоре сосланный правительством за помещение «Философического письма» Чаадаева на страницах своего журнала. Одноклассником и близким школьным товарищем Санковской был И. В. Самарин, впоследствии знаменитый артист Малого театра. Это окружение оказало большое влияние на формирование характера артистки. В 1830 году, аттестуя Санковскую, школьное начальство свидетельствовало, что она «заслужила полную признательность своими успехами, прилежанием и охотою учиться», но одновременно указывало, что Санковская «очень капризная». Утверждение это было вызвано независимостью характера танцовщицы, ее чувством собственного достоинства и полным отсутствием «искательства», необходимого для государственных служащих, к числу которых причислялись и артистки императорских театров, и учащиеся школы. Эти черты Санковской впоследствии стали причиной ее постоянных стычек с начальством. Но наряду с этим независимость характера помогала артистке отходить от общепризнанных канонов и смело создавать на сцене яркие самостоятельные образы.

В 1836 году Гюллен за свой счет повезла Санковскую во Францию и Англию смотретьТальони. А 6 сентября 1837 года в один день и час состоялись первое выступление Тальони в роли Сильфиды в Петербурге и дебют Санковской в этой же роли в Москве - событие, знаменательное для истории русского балета.

Тальони приехала в Петербург, овеянная мировой славой, привыкшая к поклонению и обожанию. Заблаговременно организованная пресса, благосклонное отношение царя создали ей небывалую в России рекламу. Все это способствовало необычайному успеху дебютантки у петербургского зрителя.

Билеты на представления с участием Тальони можно было достать только при условии особых знакомств и связей. Петербург оказался охваченным какой-то своеобразной горячкой, распространявшейся даже на служителей церкви и на простой народ.

Санковская выступала в совершенно другой обстановке, без особой рекламы, с именем, известным лишь узкому кругу театралов, однако успех ее был не менее грандиозен. Имена Санковской и Тальони не сходили в те дни со страниц газет и журналов. Вскоре стали появляться в печати и критические статьи, в которых с полной ясностью обнаруживалась разница в трактовке танцовщицами не только самого сюжета «Сильфиды», но и образа героини.

Идея балета, заключавшаяся в последних словах умирающей Сильфиды: «...отнявши у меня свободу, ты отнял у меня и жизнь», понималась исполнительницами по-разному. Если Тальони под словом «свобода» подразумевала узкую свободу творчества художника, то Санковская видела в нем широкую свободу человеческой личности. Тальони призывала зрителей унестись вслед за собой в мир мечты, забыв окружающее, а Санковская напоминала о действительности и звала к борьбе с гнетом, за осуществление светлой мечты на земле. Пассивность Тальони требовала отказа от борьбы, примирения с действительностью, активность Санковской рождала протест против окружающего. Разное толкование образа Сильфиды двумя артистками влекло за собой и разное отношение зрителей к герою балета. В Петербурге он вызывал сочувствие и жалость, в Москве-возмущение и презрение.

Современник, видевший Тальони, следующим образом описывает свое впечатление от ее выступления: «Выходя из театра, ты забываешь Тальони, ты помнишь одну Сильфиду, чудную, воздушную, неуловимую мечту... Тебе так хорошо, так легко в эти блаженные минуты, что ты не захочешь ничего лучшего до тех пор, пока эта жизнь души не будет заглушена заботами житейскими и шумная жалкая существенность не пробудит тебя от этого тихого, роскошного упоения»[71].

Молодой московский студент совершенно иначе выразил свое восхищение Санковской: «Роли ее отличались именно тем, чего большею частью недостает у балетных артисток: идеею, характером... Венцом ее репертуара, конечно, была Сильфида. Как рельефно изображала артистка эту знакомую человеку борьбу лучших идеальных стремлений с земными житейскими условиями! То-женщина, то-дух, то-невеста,  то-Сильфида- " перед зрителем постоянно носился кроткий, задумчивый образ воплощенной грезы... Сладость благородного подвига, сладость подвига общественного окрыляли душу, а громкое имя артистки заключало в себе магическую неисповедомую силу... Она была знаменем, под веянием которого мы шли на всякое благородное великодушное дело»[72].

В понимании «Сильфиды» Санковская, подчиняясь своей творческой интуиции, непроизвольно следовала заветам Белинского, указывавшего, что свобода творчества легко согласуется со служением современности; для этого нужно только быть сыном своего общества, своей эпохи и усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлениями. Санковская и не могла понимать этого балета иначе, так как она была дочерью своего народа, своей эпохи и именно эти ее качества вдохновляли и увлекали университетскую молодежь.

Об этом вдохновляющем на борьбу, облагораживающем влиянии Санковской на прогрессивно настроенную молодежь того мрачного реакционного времени в один голос твердили все современники, но лучше других это выразил М. Е. Салтыков-Щедрин, когда писал, что Санковская и ее партнер Герино «были не просто танцовщик и танцовщица, а пластические разъяснители «нового слова», заставлявшие по произволению радоваться или скорбеть»[73]. Под «новым словом» писатель подразумевал новые, передовые идеи, все шире и шире проникавшие в общество и волновавшие молодое поколение.

Студенты выразили свои чувства Санковской в первый ее бенефис, когда увенчали танцовщицу золотым лавровым венком, купленным по подписке, - честь, которая до нее была оказана лишь Мочалову, а после нее только Ермоловой. Театральное начальство испугалось этого проявления чувств и запретило обычное подношение подарка из партера на сцену через оркестр. Студентам было предложено пройти за кулисы и передать свой подарок артистке в ее уборной. Санковская высоко ценила знаки внимания передовой молодежи - она смотрела на свое творчество как на общественное служение и всюду подчеркивала, что она вместе с прогрессивными силами, а не с реакционной частью зрительного зала. В последнем акте «Сильфиды» в этот вечер она не побоялась выйти на сцену, заменив свой скромный венок из мелких белых цветов золотым венком Московского университета. Во время вызовов Санковская неизменно адресовала свой первый поклон галерке и верхним ярусам, где сидели студенты, и лишь в последнюю очередь кланялась партеру и директорской ложе. В этом постоянном стремлении объединять себя с демократическим зрителем и служить интересам передовых прогрессивных слоев общества было принципиальное отличие Санковской от Тальони, которая всю свою жизнь тянулась к сильным мира сего.

Была большая разница между Тальони и Санковской и в танцевально-актерском исполнении роли героини. Тальони не перевоплощалась в образ Сильфиды, так как все его отличительные черты составляли человеческую сущность самой исполнительницы. Бесстрастность, хрупкий внешний облик, неподражаемая грация, обаяние, невесомость и легкость танца - все это было органически присуще танцовщице. Говоря о Тальони, современники справедливо отмечали, что «нужно было родиться Сильфидою, чтобы ее танцевать», что «это ее естественное положение, ее жизнь»[74]. Тальони, как указывал один из зрителей, не только танцевала всем телом, но и всем своим внутренним «я». Французская танцовщица, бесспорно, исполняла роль Сильфиды лучше Санковской, но зато она оставалась Сильфидой и во всех других своих ролях. Попытки Тальони оторваться от Сильфиды и создать реалистический образ, как например в «Гитане» или «Дае», не приносили ей той славы, которую она приобрела при первом выступлении в «Сильфиде». Отсюда вынужденное повторение танцовщицей одинаковых отвлеченных ролей бесплотных духов и быстрая потеря интереса к ней из-за ее однообразия.


Оцените книгу: 1 2 3 4 5