Название: Возрастная психология - Абрамова Г.С.

Жанр: Психология

Рейтинг:

Просмотров: 1904

С предельной ясностью сценка из жизни, невольным свидетелем которой пришлось быть: ясное весеннее утро, на асфальте лужи после первого дождя, еще кое-где лежит мокрый снег. И они — мама, папа, двое детей (4 и 2 года). Красиво одетые, особенно дети — в новых нарядных костюмах.

Малыш загляделся на воробьев, поскользнулся, упал, воробьи взлетели буквально у него из-под ног. Мальчишку гневно подняли за руку с земли, зло отшлепали: "Сколько раз говорила, надо под ноги смотреть. Весь костюм испачкал". Об обиженном реве я писать не буду, о померкшем для меня весеннем дне тоже, а снова напишу страшные для меня самой слова — вот она, психологическая смерть, в одном из множеств лиц. Здесь оно открыто злобой, представлено силой шлепков, сверхценностью костюма и полным отсутствием ориентации взрослого на психическое в своем собственном ребенке. Выстраивается ряд фактов, объединенных понятием "психическая смерть":

— У нас все в доме есть — и машина, и цветной телевизор, и видео, и игры электронные, и еда, и одежда,а счастья, знаете, нет, скучно, домой идти не хочется.

— Я тебе так завидую, ты так умеешь радоваться!

— А я просто боюсь жизни, кто бы за меня жил ее, а я бы смотрела.

— Есть же люди, которые стихи пишут, я вот уже ничего не могу делать для себя.

— Если дочь уйдет в семью мужа, я-то что буду делать?

— Говорят: о себе надо заботиться, а я не знаю, как это?

— Я боюсь оставаться одна, я не знаю, чем себя занять, — сяду и сижу. У вас-то откуда столько дел?

— Я раньше тоже хотела жить, жадная была до дела, до пляски, до песен, потом что-то со мной сделалось — тоска заедать стала, как дед-то умер.

Это факты осознания людьми разного пола и возраста своего состояния психологической смерти как момента неизменности, константности, воспроизводимости качеств жизни, как невозможность ее изменения, отсутствие потенции к преобразованию, преобладание прошлого переживания над настоящим и будущим.

Философия жизни взрослого человека — носителя психологической смерти — предполагает отождествление вещи и человека по принципу инструкции, по принципу нужности, полезности, ситуативной целесообразности и применимости. С предельной отчетливостью это проявляется в манипуляциях другим человеком, исключающих ориентацию на его психическую реальность, это тот предельный эгоизм, который позволяет многим исследователям говорить о существовании людей без психики. Я приведу только несколько примеров высказываний взрослых людей, манипулирующих другими:

— Мне так удобнее. — Это слова учительницы, рассадившей 6-й класс по принципу успеваемости по ее предмету: слева от нее те, кто может учиться на "5", посередине класса те, кто учится на "4", а справа от нее "ни то, ни ее". (Банальный вопрос о том, а хотят ли этого учащиеся, был оставлен без ответа и внимания.)

— Если он не откликается на первый зов, я его луплю. Ребенок должен мать слушаться (мать о ребенке 2 лет).

— Ребенку нужно общество сверстников, я его из дому гоню на улицу (мать о 8-летнем аутичном ребенке).

— У меня уже и приступ сердечный был, и сознание теряла, а ей хоть бы что — не слушает и все (мать о девочке 15 лет).

— Я тебя любить не буду, если ты меня не будешь слушаться (мать регулярно это говорит ребенку 3 лет).

И тому подобное.

Манипулирование другим человеком — одно из проявлений психологической смерти в отношениях между людьми, которые существенно отличаются от других видов отношений тем, что предполагают ориентацию на цели воздействия только одного из участников отношений ("Мне так надо..."). Манипулирование — это одна из форм власти одного человека над другими, демонстрация своей силы, своей психологической непроницаемости, тяжести, если хотите.

Недаром от человека — носителя психологической смерти — остается тяжелое впечатление у людей, которые с ним общались. Этот человек обладает удивительным свойством гасить всякую радость, всякое проявление движения в психической реальности других людей, кстати, для этого существуют весьма стандартные формы обесценивания, которыми блестяще владеют носители психологической смерти. Назову только некоторые из них, чтобы сделать более узнаваемой для читателя картину этого явления:

1. "Это уже было со мной" или "и я тоже" — вариант комментария по поводу чувств другого человека.

2. "В твоем возрасте это естественно" — форма обесценивания индивидуального переживания.

3. "Это уже давно всем известно" — форма обесценивания индивидуальной мысли.

4. "У тебя ничего не получится" — лишение перспективы, обесценивание усилий.

5. "Ты вообще ничего не можешь" — и так далее, "приговор" качествам человека.

6. "Все люди — мразь, дрянь" — обесценивание человека вообще.

Носитель психологической смерти воспринимает жизнь как тяжесть, он не включен в нее, он как бы рядом с жизнью. Это распространяется и на бытовую жизнь с близкими людьми как запрет на искренние чувства и их проявление ("Не могу же я его хвалить, еще зазнается", "Я что, теперь должна ему спасибо говорить, что он мне помог, он это должен делать" и тому подобное), как отсутствие переживания связи с другим человеком. В этом смысле режет ухо глагол, которым многие современные мамы обозначают то, что они делают со своим малышом, — они с ним сидят. Не растят, не играют, не учат, не ухаживают, не заботятся, не выхаживают-ухаживают, а сидят.

В нашей культуре у этого глагола сотня семантических оттенков, но на одном из них хотелось бы остановиться специально. Когда о человеке говорят, что он "сидит", очень часто имеется в виду — за решеткой и не по своей доброй воле. Лагерный, тюремный смысл этого глагола почти очевиден. Может быть, для наблюдателя? Может быть, это моя научная утопия? Слушаю, вслушиваюсь в диалоги и монологи молодых мам, и второе слово — вот оно: "надоел", а тут и третье — "вредный".